Текущее время: 28 мар 2024, 16:03

Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 556 ]  На страницу 1, 2, 3, 4, 5 ... 56  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 02 апр 2010, 20:40 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
Как много, оказывается, среди нас людей творческих - и это здорово!

Валентин Васильевич БАБИКОВ из Рудничного уже несколько лет записывает воспоминания о прожитом и пережитом. Вот я и подумала, а почему бы некоторые его рассказы и заметки не опубликовать здесь?!
И другие авторы пусть присоединяются - на форуме места должно хватить на всех!

Как там у вас жизнь идёт?

То, что мне довелось увидеть и услышать в один из сентябрьских дней, запомнилось, отложилось в моей памяти на долгие годы. Тогда я работал старшим электриком в одном из подразделений Вятлага – совхозе № 3.
После утренней планёрки, на которой решались вопросы организации уборки картофеля и овощей, начальник сказал: «Всем ответственным за порученное дело – разойтись по своим местам! Вам, товарищ Бабиков, придется немного задержаться – есть деловой разговор... Ты у нас уже давненько, но мы ещё тебя не привлекали к работам, не свойственным твоему профилю. Решим немного разнообразить твою работу. У нас в подразделении нет должности ДПНК (Дежурный помощник начальника колонии). Все сотрудники колонии, не имеющие аттестованных должностей, и гражданские привлекаются каждый месяц на два-три дежурства. Сейчас я познакомлю тебя с новыми для тебя обязанностями... В твоем распоряжении суточный наряд. Он смотрит за порядком внутри жилой зоны, в БУРе. Проверишь всех ночных сторожей на животноводстве, на парниковом хозяйстве, свинарнике, на складах и в магазине, пожарной части. Утром снимешь пробу пищи, без твоего ведома пищу осужденные не должны принимать, врач появится на рабочем месте к восьми часам утра – до этого времени люди должны уйти на работу. Думаю, ты все понял! Давай, пробежись по своим делам и к 19 часам будь на месте!»
Без четверти семь я появился на отведённом мне рабочем месте. Сначала я заглянул в караульное помещение: там были помощник начальника караула и солдат, свободный от службы. Первый представился: «Помощник начальника караула старший сержант Абросимов! За время дежурства происшествий не было!» Я слегка пошутил: «Не напрягайтесь – сам рядовой». Потом зашёл в надзорку, к дежурному надзирателю старшему сержанту Георгию Садову. Он шагнул ко мне с протянутой рукой:
– Валюха! Аллюр три креста (была у него такая поговорка)! – И мы крепко пожали друг другу руки. – Проходи, садись! Дадим сегодня фору – я покажу тебе все прелести нашей работы.
У надзирателя было прозвище «Рикша» – так его называли за глаза в посёлке и прямо на зоне почти все осуждённые. Как и когда прилипло это прозвище к нему, никто точно не знал. Человек он был строгий, иногда давал волю эмоциям, за любую, даже малейшую провинность, осуждённые наказывались. Он говаривал: «Я научу вас свободу любить! Помните и знайте – просто так ещё никого не посадили. Сами вы не щадили свои жертвы, вот и не ждите послабления, что заслужили, то и получили. Все ваши сказки о «сидим ни за что» – бред сивой кобылы».
– Валюха! Давай мы с тобой прошвырнёмся по зоне! Для начала посмотрим, что делается у нас в пердильнике (так он называл БУР – барак усиленного режима).
– Пойдем посмотрим, – согласился я.
БУР отгорожен от жилой зоны высоким забором и двумя рядами колючей проволоки, вход через калитку. Длинное, барачного типа помещение не имело окон. В ночное время освещалось снаружи, чтобы постовой мог видеть помещение. К бараку одной стеной пристроено небольшое помещение, там стояли канцелярский стол с телефоном и лежанка, обтянутая кожей, – место для отдыха дежурного. Открыли входную дверь ключом, включили свет. Надзиратель сел за стол, начал куда-то звонить, я прилег на лежанке. Через 10-15 минут он сказал:
– Ну, Валюха, давай вперёд и с песней!
Мы смело в бой пойдем,
И мы за вами,
И как один умрем! –
Эх, Абрам, мы не туда попали...
Открыли дверь в БУР. Мне стало не по себе. Длинный коридор, с одной стороны – камеры-одиночки, закрытые на щеколды и замки. Свет (электрическая лампочка) помещался в круглом отверстии у самого потолка, с обеих сторон огороженный металлической решеткой, и так – в каждой камере. Запах плесени, спёртого воздуха и ещё чего-то щекотал нос. В одной из камер открылся волчок, я увидел грязный палец и услышал голос: «Землячок, дай закурить? Целый век без курева – уши опухли».
– Ты у меня сейчас покуришь! – заорал надзиратель. Ловким движением рук он открыл щеколду, снял замок и открыл дверь камеры. А затем со всего размаха рукой ударил по лицу осуждённого. – На, закури, урко лагерный!
Я увидел, как осуждённый схватился рукой за рот, из рассечённой нижней губы потекла кровь. Также ловко надзиратель закрыл камеру. Вдруг осуждённый громко крикнул: «Рикша – пидорас!» И сразу по всем камерам понеслось «Рикша – пидорас!», поднялся шум, свист, топот и звук этой пронзительной мелодии – «Рикша – пидорас»!
– Ладно, Валюха, пойдём, – сказал он тихо. – Пусть успокоятся. Вышли в дежурку, надзиратель снова сел за свой стол, что-то начал писать, я устроился на лежанке. Так прошло полчаса, снова зашли в БУР, было тихо. И вдруг снова понеслось со всех сторон «Рикша – пидорас!» Закрыли дверь в БУР. Я сказал надзирателю: «Разбирайся сам, а у меня ещё много других дел: надо проверить сторожей, пройти по барахолкам жилой зоны», – с этими словами я ушел не в лучшем настроении.
Я решил заглянуть в клуб, где осуждённые готовили концерт к празднику окончания уборочной страды, намеченный на второе воскресенье октября. Ещё не дойдя до клуба, я услышал голос баяна, гитарный перезвон и знакомый мне голос. Пел электрик Лёха (так его звали товарищи и администрация лагеря). Он был толковым электриком, обслуживал жилую зону и солдатскую казарму. Кроме всего, хорошо играл на баяне и пел песни. Когда я зашел в клуб, один из его товарищей сказал: «Лёха, какой сюда к тебе гость – твой начальник!»
– Каким ветром занесло тебя сюда? – спросил Лёха. – Ну ладно, коли пришел – садись, мы что-нибудь исполним в твою честь. Валет, Шплинт, давайте сюда ко мне со своими гитарами – начинайте играть, а я попробую что-нибудь спеть под ваши перезвоны». Тяжело вздохнув, Леха запел своим слегка хрипловатым голосом, хитро прищурив глаза:
Эх! Побывать сейчас бы дома
И поглядеть бы на котят,
Уезжал – слепые были,
А теперь поди глядят.
Эх, побывать сейчас бы дома
И поглядеть бы на штаны,
Уезжал – большие были,
А теперь поди малы.
– Ладно, Лёха, хватит на эту тему, давай сменим пластинку. Спой-ка своему старшому про своего сына.
Леха в свойственной ему манере запел:
У меня без меня родился сын,
Равноправный гражданин,
Сыночек маленький,
Сыночек маменькин.
Сыночек мой, ты в мир войдешь
На упругих ножках
Всем ты, парень мой, хорош
И хочу, чтоб был похож
На меня немножко.
Шел месяц май,
Месяц счастья и улыбок,
Ты, сынок мой, подрастай,
Но смотри, не повторяй
Папиных ошибок.
Не знаю откуда они взяли эту песню, может, придумали сами.
Более я не мог задержаться – нужно было проверить сторожей на производстве. Поблагодарив всех за оказанное мне доверие и попрощавшись, я вышел из клуба в другом настроении: шутка-минутка, а заряжает на час.
На выходе из зоны, на проходной, встретил надзирателя Георгия.
– Ты, браток, на меня не серчай – такая, браток, у нас служба. В нас живёт революционный дух, иначе нельзя – сядут урки на шею, потом их не сбросить. К ним надо подходить строго – больше уважать и бояться будут. Куда подался?
– Пойду сторожей проверю, обойду производство.
– Лады, молодец, что все правильно понял. Давай, долго не задерживайся, я организую ужин. Картошечки пожарим, поедим с селёдочкой, огурчиков, помидорчиков отведаем, купчика заварим (чай по-купечески).
Выйдя за проходную, я направился к пожарной части. Пожарная команда была смешанной по своему составу. Весь начальственный состав и начальник пожарной части – из людей вольного найма. Рядовой состав из з/ка – все молодые, каждому из них не было и 25 лет. Побыв немного в пожарке, я отправился на скотные дворы, а дальше путь мой лежал в гараж и в парниковое хозяйство.
Везде на объектах было спокойно, сторожа находились на своих местах. Снова зашел в жилую зону. В дежурке находилась вся ночная стража, было сильно накурено.
– Что вы так накурили? – спросил я. – Хоть топор вешай!
– Да, брат лихой! – сказал мне надзиратель. – У нас тут опять невезуха.
– Что случилось?
– Да один пидор, петушиная его рожа, собрался бежать, проигрался, тварь вонючая. Я устроил ему пару поцелуев сапогом сорок последнего размера в тухлую вену. Сходил к ребятам в хозяйственную часть – у них есть свободные места (на дежурстве сторожа). Отвёл его туда. Там его не тронут. Утром определимся, как с ним поступить, – сказал надзиратель. – Пойдем делать отбой. Сейчас запущу в ход свои «куранты» (так называл он кусок рельса, висевший на деревянном столбе, по которому били обухом топора; «куранты» было слышно далеко).
Люди расходились отдыхать по своим баракам. Мы отправились в столовую немного подкрепиться, там нас ждал ужин, обещанный Георгием. После ужина выпили «купчика», поговорили о разных делах. Затем прошлись по ночным баракам – уставшие от работы люди крепко спали. Ровно в полночь я вышел из зоны и направился в пожарку, где обычно отдыхали дежурные. Лег на кровать и крепко заснул. Проснулся в половине пятого и сразу пошел в жилую зону. Надо было снимать пробу пищи для осуждённых и давать разрешение на выдачу. Зашёл в столовую, увидел меня повар – и засуетился: «Я сейчас, я быстренько, у меня всё готово!» Он поставил для меня чашку ячневой каши, примерно полчерпака комбижира и кусочек черняшки (так назывался ржаной хлеб). – «Кушайте на здоровье!»
Я подумал: «Что-то многовато осуждённым жиров, не жирно ли им это?» и попросил повара показать мне кашу в котле.
– Зачем тебе это надо? Съел не умер, так и другим ничего не будет – мы, брат, живучие: чем больше у нас берут, тем крепче мы становимся.
Я настоял на своём, повар нехотя пошел к котлу, я за ним. Он открыл крышку котла, и я увидел, что каша синяя, в ней не было ни жиринки. Всё же решил узнать, сколько дают жира к каше. Стали приходить люди, повар клал каждому по черпаку каши, из отдельного бачка черпал маленькой (из нержавейки) ложкой на длинном черне граммов эдак 30 жира и клал в каждую чашку. Уже казалось, что все поели. И тут повар вышел и крикнул: «Пидорасы!» – и эта публика, как тараканы из щелей, подходила, каждый из них получал положенную ему порцию и тут же выходил из столовой…
В семь часов пришел начальник колонии. Я доложил ему, что во время моего дежурства никаких происшествий не было. Он пожал мне руку: «Свободен! Иди отдыхай. Так держать!»
… Прошло около десятка лет. Я рассчитался из колонии, уже работал на большой стройке, тоже старшим электриком. Одновременно учился заочно в радиотехническом техникуме в г. Горьком. Два раза в году ездил на сессию для сдачи экзаменов.
Случайность подарила мне встречу с бывшим надзирателем Георгием. Я встретил его, проходя мимо молочного магазина. Он подвозил молоко на мотороллере «Муравей». Как и раньше, он крепко пожал мне руку и снова повторил: «Валюха! Аллюр три креста, брат лихой, вот это встреча! Сейчас мне видеться некогда, надо ехать за кефиром. Заходи ко мне в гости, я получил квартиру» – и он дал мне свой адрес. Так мы с ним расстались, в тот раз у меня не было времени побывать у него. На следующий приезд я все же зашел к нему, но его уже не было в живых.
Его жена его сказала мне: «Тогда он ждал тебя, хотелось ему поговорить и узнать, как там у вас жизнь идет...»
В. Бабиков, п. Рудничный.

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 04 апр 2010, 08:33 
Редактор
Редактор
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 09 ноя 2009, 21:42
Сообщения: 907
Откуда: 43-й регион
А вот ещё одна история, рассказанная В.В. Бабиковым.

Рассказ старого солдата

Я толком не знал этого человека, как его зовут-величают. Слышал от своей бабушки Марии, что вроде бы звали его Евся (Евсей), но в деревне его никто по имени не называл, звали только «Сайда». Он всегда отзывался на своё прозвище, ставшее вторым именем, и никогда не обижался на него, наоборот, всегда отшучивался: пусть хоть горшком назовут, только в печь не ставят.
Однажды июльской порой стояла сильная жара, в воздухе пахло гарью, где-то вдали слышались глухие раскаты грома, небо покрылось перистыми облаками, и всё предвещало перемену погоды. Я шёл с работы домой по улице лесная, захотелось попить, и я стал присматриваться, в какой дом заглянуть и попросить напиться. Вошёл в самую крайнюю избушку – все двери, начиная с калитки, были открыты. У порога остановился, пытаясь увидеть хоть кого-то, кто может проживать в этой избушке. Прямо у порога, с метр от стены, занимая треть избы, стояла русская печь из красного кирпича, аккуратно оштукатуренная и побеленная. Обстановка была небогатой, вдоль стен стояли самодельные скамьи, в красном углу висели иконы Сына Божия и Девы Марии. Стоял стол, накрытый скатертью – вот, пожалуй, и вся обстановка.
Из-за печи вышел старик лет 80-ти. Несмотря на возраст, держался он достаточно хорошо, в синих глазах ещё светились озорные искорки. Я догадался, что это и есть Евся.
– Здравствуйте, Евсей Фёдорович!
– Здравствуйте, – улыбаясь, промолвил Евсей. – Ты какого рода-племени будешь, мил человек? Что-то я тебя не знаю, видом не видывал и слыхом не слыхивал.
– Извините, и я вас плохо знаю.
– Давай выкладывай, а я покумекаю, что почём. Раскуми (объясни), чей ты?
– Мы с вами земляки, я внук Кости Бабикова.
– Ан вот оно что! Теперь я углядел, да, это козло (сходство) Костино, похож. Костю я знаю, с одной деревни, почти рядом жили, вместе ухажёрились. Рано он ушёл из жизни, молодым ушёл на гражданскую и там сгинул. Тогда тиф свирепствовал, много он нашего брата подкосил. Ты поди по делу пришёл? Я тебя занимаю разными расспросами – другой раз надобно для себя знать, с кем дело имеешь.
– Да нет! – ответил я. – Захотелось попить, вот к тебе и заглянул.
– Давай перешагивай через порог да садись на лавку к столу. Я сейчас спущусь в подпол, принесу бурачок бражки – старуха сделала, кисленькая, хорошо жажду утоляет.
Евсей принёс бурак с брагой, поставил на стол, принёс кружки и наполнил их брагой.
– Давай будем знакомы и будем здоровы, чтоб нам с тобой хорошо пилось и елось и ещё хотелось, побакорим.
Я согласился «побакорить».
– Ты, видать, действительную службу закончил, поди, пороху пришлось понюхать?
– нет, не пришлось
– Ну и правильно. Будь она проклята, эта война! Я всё испытал на своей шкуре: бешенный огонь и чёрный дым, навоевался и в плену побывал. В плен попал по своей глупости. Зачалась война 1914 года с германцем, и меня потащили на фронт. Сначала всё вроде более-менее сносно, всё, как у людей… но что-то разладилось, дело не шло на лад. Всё на какое-то время замерло: нет ни мира, ни войны. Заняли позиции, отрыли окопы в полный профиль (рост). Сидим в окопах, холодно и голодно, в баню не ведут, вша окопная развелась… на другой стороне слышно: музыка играет, песни поют, приглашают нас в гости: «Давай, рус Иван, приходи в гости, будем шнапс пить, колбаса кушать!»
Некоторые ребята посмелее уже сходили в гости. Угостил их германец шнапсом и с собой дал выпить и закусить. Я тоже осмелился, подумал: давай схожу, была не была – двум смертям не бывать, а одной не миновать! Однажды отправился. Добежал до ближайшей землянки, там патефон что-то играл на ихнем языке, внутри тепло, на столе – шнапс и закуски, у меня слюнки побежали и тошнота привалила к горлу. «О, ИВАН! Гут-гут, как это у вас по-русски? Проходи, садись, гостем будешь. Ганс, налей ему по-русски, пусть пьёт «за нашу победу».
Ну, думаю я, какая мне разница, за что пить, выпьем за то, что в стакане вино, если умереть придётся – то хоть с музыкой. «Ганс, ещё одну, пусть не хромает, спокойно идёт к себе». Я не понял, откуда у этого фрица такой понятный русский язык. Выпил ещё раз по-русски, стал собираться восвояси, сказал спасибо за угощение. А у самого на душе кошки скребутся, стало голову обносить, но дал себе установку: надо добраться до своих. На дорогу засунули мне в карман шинели бутылку шнапса, в другой карман – кусок колбасы. Вышел на улицу и своим глазам не верю – живым остался. С такой большой выпивки я начал петлять как заяц, кое-как добрался до своих. Здесь мы бутылку шнапса разлили, и получилось каждому по глоточку чурснуть (выпить), да колбаски по жвачку досталось.
Через несколько дней снова отправился я на ту сторону. Только добежал, и надо же беде случиться – оказался у штаба немецкого полка. Вышел оттуда такой здоровенный, как боров, человек, цап меня за рукав и потащил в землянку, где сидели такие же, как он, боровы толстомордые. «Гут, гут, зер гут зольдат, такие работники нам тут нужны! Мы будем научать тебя, как любить германский государство!» тут я прозрел. Это плен. Ничего меня спрашивать не стали, дежурный обер-ефрейтор определил меня на новое место жительства – отвели меня в какой-то сарай, где уже было порядочно таких, как я.
Я соображал, к чему привело меня необдуманное действо. Путь к врагу был коротким, но, видимо, домой будет длинным, а то и не будет пути назад… На другой день меня вызвали на допрос. Допрос был коротким: записали мои ФИО, год рождения, где родился и номер войсковой части; спросили, готов ли я работать на благо великой Германии. Что мне оставалось делать, кроме как согласиться?
Ждать отправки в Германию пришлось недолго, на другой же день всех нас вывели из сарая, построили, пересчитали и под усиленным конвоем с собаками погнали неизвестно куда. Гнали нас трое суток, давая небольшие передышки, к вечеру мы не могли уже двигаться, падали от усталости, спали прямо на земле, под открытым небом. Наконец прибыли на какую-то станцию, где была железная дорога. На станции стояло несколько телятников (вагоны для перевозки пленных). После небольшой передышки нас распределили по вагонам, двери которых наглухо закрыли, и пошёл паровоз, загудели колёса…
Не хочу рассказывать, что за время пути пришлось испытать, народу много, негде нужду справить, все ходили по углам, с таким вот багажом и ехали. Потом прибыли на станцию назначения. Это был небольшой шахтёрский городок – виднелись горы каменного угля. Я ещё раз покаялся про себя: плохо же, когда голова не варит, вот теперь мыкайся! Сильны мы бываем задним умом! Нас выгрузили, погнали в барак, затем – в баню. Мы помылись, остриглись, нам дали какую-то некорыстную одежонку, после накормили: дали по чашке шулюмки из калиги и чай (с чем он был заварен – я не разобрал). Дали нам с дороги немного отдохнуть, а вечером выдали «документы» - бирки с номерами.
Утром нам сыграли подъём, накормили. Раз наелись – надо отрабатывать. Спустили нас в шахту и на ломанном русском языке объяснили: кто будет добросовестно работать, тот получит еду, воду, табак. Нам было сказано: будете возить вагонетки с углем по железной дорожке для подъёма их на-гора. Работка не из лёгких, но было бы более-менее сносно, если бы нас не заставляли бегать бегом, что, конечно, не так просто. Мы – люди подневольные, чтобы быстрее бегали, надсмотрщики подстёгивали нас плётками, покрикивая: шнель, шнель, русский швайн! Приходилось бежать из последних сил, а если кто падал – ему давали пинка, не разбираясь, куда угадают. На теле после плёток и пинков оставались ссадины да синяки. Так я, парень, промучился год и два месяца. Много я дум передумал. Нет, надо было лучше сидеть в окопе, ждать перемен, может, были бы и бока немяты, а тут такое увечье принял…
Дак вот, что я хочу тебе сказать, мил человек: береги честь смолоду, а платье – снову. Никогда… никогда не делай необдуманных поступков – чем «хорошо жить» на чужой стороне, пусть лучше плохо, да на родной сторонке. На чужой стороне и солнышко не греет. Всегда надейся на лучшее, оно рано или поздно придёт.
Он замолчал. Я спросил, почему он не сказал, где его пленили и в каком городке он работал. Он укоризненно покачал головой: «Где я попал в плен – там уже больше никогда не попаду. Где я работал на шахте – там тоже никогда не буду работать».
На этом мы и расстались На прощание он пожал мне руку и промолвил: «Ну, будь здоров, живи богато. Не серчай на меня, если что не так сказал. Прости меня, старика, в жизни всякое бывает, забегай ещё побакорить…»

_________________
Собака бывает кусачей только от жизни собачей...


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 07 апр 2010, 18:26 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
И так будет всегда…
Во все времена весна считалась самой светлой и прекрасной порой года – временем желаний, надежд и любви. Уже само ожидание весны – радость. В один из таких замечательных солнечных дней, 9 апреля 1914 г., в селе Лоено (так раньше называлось село Лойно) в семье потомственных крестьян родилась девочка, впоследствии наречённая Марией – моя мать. Её родителями были Анисья Ефимовна Ефимова, уроженка деревни Лозиб, и уроженец с. Лоено Иван Инчифорович Ефимов.
Судьба нашей матери была сродни судьбам всех детей из крестьянских семей – добывать свой хлеб потом. Надо было вырастить лен, затем его собрать, отрепать, отбелить, спрясть пряжу, выткать ткань и изготовить какую-нибудь одежонку для всей семьи. В то далёкое время большинство крестьянских детей не ходили в школу. Надо было сначала добывать себе хлеб, весной трудиться ямщиком, боронить хлебную полосу, затем начинался сенокос, а потом и жатва не за горами.
Детей садили на лошадь с 7-8 лет, а чтобы ребенок не упал, ноги через брюхо лошади связывали веревкой. Уже подростком мать топила печи в церкви, проводила уборку в поповском доме, мыла полы, посуду. Мать её, Анисья, была сторожем при церкви.
Время двигалось вперед, наступала новая жизнь. Эта, новая, жизнь принесла много страданий священнослужителям. Церкви начали закрываться, в храмах устраивались клубы, где собиралась молодежь. Много видели и слышали разных тайн и таинств стены храмов и свято хранили их, но такого (как у Лермонтова, «пляску с топаньем и свистом под говор пьяных мужиков») они ещё не видели и не слышали. Теперь это всё происходило в церковных стенах.
Мать по-прежнему работала уборщицей, топила печи, мыла полы в клубе (в здании бывшей церкви). В один из дней в храме появился представитель власти. Приказал собрать все иконы и топить ими печки в клубе. Это было приказано сделать молодёжи, и он лично это дело проконтролировал. Директор клуба поручил молодёжи провести вечер юмора, изобличающий попов, рассказать о вреде церкви для простого народа. Такой вечер состоялся, актив клуба собрал некоторые поговорки и пословицы, порочащие работников культа.
Жизнь постепенно начала меняться. Образовались колхозы. Для деревни новая власть готовила кадры: бригадиров полеводческих бригад, бригадиров-животноводов, избачей-затейников и др. Начался «ликбез» (кампания по ликвидации безграмотности). Людей начали учить грамоте: читать и писать, букварь стал главной книжкой. Мама тоже научилась читать и писать. Читала книги и могла написать письмо.
В 1937 году она повстречала свою любовь – весёлого пересмешника Василия, который был рубаха-парень, хорошо играл на гармошке, балалайке и мандолине. Да, это была любовь, сердце чуяло, сердце сердцу весть подавало, ведь всякая невеста для своего жениха родится. В то время Василий учился в с. Лойно на курсах бригадиров полеводческих бригад и жил на квартире у Ефимовых. Здесь и свела их судьба. В том же году Василий увел Марию от крыльца родного. Стали они жить в доме его родителей в деревне Бабиково Баталовского с/с – всего в 12 километрах от родительского дома.
Жизнь складывалась хорошо. Отец работал в колхозе «Новая жизнь» заведующим льнопунктом, мама в том же колхозе – дояркой. Колхоз в то время процветал. Перед войной 1941-1945 гг. был выращен небывалый по тем временам урожай зерновых (ржи, овса, ячменя), колхозникам выдавали по 8 кг на трудодень. Семья за год заработала 900 трудодней – не знали, куда девать хлеб, поэтому часть оставляли в колхозных складах.
Одновременно власть усиливала давление на верующих, церкви были закрыты, часть из них была снесена, а церковное имущество, утварь, иконы были вывезены в неизвестном направлении. Деревенским жителям было приказано убрать все иконы. Некоторые вместо икон повесили на стены портреты руководителей государства. Иконы поначалу были спрятаны в чуланах, на чердаках, но через некоторое время они снова стояли на своих местах, несмотря ни на какие самые строгие приказы властей. Запрещалось читать Библию и Евангелие. Грамотных среди пожилых людей в деревнях можно было сосчитать по пальцам на одной руке. Вот такое было времечко.
Когда грянула Великая Отечественная война, мужское население было мобилизовано на борьбу с коварным гитлеровским зверем. В деревнях остались пожилые люди, подростки и женщины, многим из которых не было и тридцати лет. Деревня жила напряжённой жизнью по законам военного времени, работали без выходных и праздников в сенокос, на уборке хлеба, в посевную – в течение всего светового дня. Детей не с кем было оставить – не было детских яслей и садиков. Маленьких брали с собой на работу или договаривались с какой-нибудь бабушкой. Дети рано становились взрослыми.
Мать работала на ферме дояркой. В группе у неё было 19 коров, которых доили вручную. В общей сложности мать проработала на ферме 19 лет. Работала от зари до зари, мало бывала дома, приходила только ночевать. За войну деревня обнищала, питание было плохое, задавили налоги и почти рабский труд. Во время войны в деревне не было керосина, сидели с лучиной. В начале 1943 года вернулся с фронта отец – он защищал Ленинград. В октябре 1941 года был ранен: осколочное ранение в челюсть и как следствие – потеря всех зубов. Более года он провёл в госпитале в блокадном Ленинграде. С приездом отца с фронта жизнь стала чуточку веселей, в нашем доме стали собираться жители деревни. Изба у нас большая, просторная и светлая, в ней было семь окон. В длинные, темные зимние вечера топили печку «буржуйку», приносили из подполья картошку, резали сочнями и пекли на печке. Приходили соседи, людей собиралось порядочно. Отец брал в руки гармонь, сосед приносил мандолину, начинали играть, женская половина затягивала песни. Пели легендарную «Катюшу», «По Дону гуляет казак молодой», частушки. Нас, подростков, загоняли на печь, укладывали спать. Какой тут спать, когда взрослые веселились! С тех пор я помню эти песни наизусть.
Война уже подошла к концу, но радости было мало: с войны пришел ещё один солдат-инвалид Василий, а остальные все полегли или пропали без вести. Жизнь постепенно мал-по-малу начинала нормализоваться. Страна залечивала раны. После войны деревенским жителям запрещалось праздновать религиозные праздники. Была дана установка на новые праздники: Новый год по новому стилю, День международной солидарности трудящихся, День Великого Октября и др. Но в деревнях постоянно праздновали старинные церковные праздники: Николин день, Новый год по старому стилю, Христову Пасху, Кириллов день, Иванов день, Петров день, Ильин день, Семёнов день, 1-й, 2-й, 3-й Спасы и др. Священники распределяли праздники по своим приходам. В нашей деревне Бабиково праздновали Кириллов день – 23 июня и Ильин день – 2 августа. Общими праздниками для всех были Христова Пасха, Масленица, Осенний праздник, который постоянно отмечался 16 ноября, когда всё уже было убрано с полей и огородов. Осенний праздник праздновался с большим размахом, было много веселья, вина, пива и хмельной браги. Вот тогда и были пляски с топаньем и свистом под говор пьяных мужиков.
Власть назначала на все религиозные праздники специальных уполномоченных. Эти люди исполняли возложенные на них обязанности аккуратно. В указанное время и в нужном месте начинали обходить дома колхозников, пытаясь их убедить во вреде этих праздников, доказать их ненужность. Но никакая сила и никакие убеждения на жителей деревни не действовали. Они, как кот Васька из басни Крылова, слушали внимательно, но делали своё дело. В праздники деревенские жители устраивали себе хоть один, но не рабочий день. Когда уполномоченные понимали, что все их потуги убедить людей идти в праздник на работу, были бесполезны, тогда они бросали свою затею и присоединялись ко всем. Вместе с остальными пили, ели, веселились. Через некоторое время все эти затеи власти убедить людей не праздновать религиозные праздники провалились. Уполномоченные по традиции ещё приезжали на праздники, но сразу присоединялись к веселью, позабыв о своих обязанностях.
В 1956 году умер мой отец – невзгоды и лишения, перенесённые на фронте и в госпиталях Ленинграда, дали знать о себе. У матери осталось на руках пятеро детей. Была у нас бабушка Мария Васильевна – мать отца. Вот эти две мужественные и стойкие женщины взвалили на плечи тяжёлую жизненную ношу. Семья наша была на редкость дружной, все помогали друг другу, как могли. Мы не получали от государства никакой помощи. Матери с бабушкой удалось поднять и крепко поставить на ноги детей. Все получили хорошее образование, у двоих – высшее, у остальных среднее специальное и среднее техническое...
В 1964 году мать в возрасте 50 лет (как многодетная) вышла на пенсию и стала заниматься домашними делами.
Все мы, дети, не были крещены в церкви, нас крестили дома бабушки, у каждого из нас была крёстная и крёстный. К этому таинству мы пришли в разное время и разными путями, потом крестили своих детей и внуков. Свою старшую дочь, Елену, я крестил в Каунасе в православной церкви. Священник исповедал, записал в церковную книгу и предупредил, что крестить комсомольцев и партийных запрещено, а если такие объявлялись, надо было сообщать о них по месту жительства. Мы его уговорили не давать никаких сведений, и своё слово он сдержал.
В августе 1992 года мать тяжело заболела, её положили в больницу в Рудничном. Болезнь прогрессировала, матери становилось все хуже и хуже. Тогда мы решили пригласить священников в больницу и исповедать мать. Позвонили в Покровскую церковь города Кирс – тогда, в 1992 году, там было два священника: один молодой, второй постарше. Прямо в больничной палате, на больничной койке мать исповедалась. Когда священник уехал, мы спросили у матери, как она себя чувствует после исповеди. «Будто гора с плеч съехала, наступило облегчение. Сколько лет я таскала этот груз грехов своих? День этот настал, теперь можно спокойно умереть, ни о чем не думая. Сейчас вы все около меня, сейчас каждого из вас поцелую и поглажу по голове. Одно вас прошу: живите дружно, слушайте друг друга, помогайте друг другу, ничего не делите, пусть старший из вас будет вам вместо отца. Я сделала всё, что было в моих силах»… Через три дня после исповеди, 23 сентября 1992 года, мать умерла.
Похоронили мы её в одной оградке вместе с бабушкой. Всю жизнь прожили вместе сноха и свекровь, что бывает редко. В наших сердцах всегда хранится светлая память о наших великих труженицах, нашей любимой маме, Марии Ивановне, и нашей второй матери, любимой бабусе, Марии Васильевне. Все мы помним слова матери, сказанные нам после исповеди. Живём дружно, ездим друг к другу в гости, помним, кто и когда родился, поздравляем друг друга с днями рождения, помогаем друг другу, поддерживаем словом и делом, посещаем могилы родителей. И так будет всегда, пока мы живы и здоровы.

В. Бабиков, п. Рудничный.

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 08 апр 2010, 21:54 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 24 ноя 2009, 08:27
Сообщения: 165
Очень любопытные материалы подобраны... Надеюсь, ни ты, Наталья, ни автор этих мемуаров не будете против, если я продублирую их на своем сайте? Во всяком случае, тебе заранее спасибо, а В.В. Бабикову - тем более!

_________________
Изображение


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 10 апр 2010, 14:36 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
Ксения СЕВЕРНАЯ писал(а):
Очень любопытные материалы подобраны... Надеюсь, ни ты, Наталья, ни автор этих мемуаров не будете против, если я продублирую их на своем сайте?

Да я думаю - никто против не будет. Чем больше информации о нашем районе - тем лучше!

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 11 апр 2010, 17:02 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
АНИСЬЯ

В прежние времена никого не удивляло и не оскорбляло, что существуют непрославленные святые. Пронзительный пример такой вот обыденной святости я вижу в небольшом эпизоде, приведённом Достоевским в «Записках из жёлтого дома». Разбойник решил ограбить и затем убить старушку. Дело для него весьма привычное. Когда старушка поняла, что жить ей остаётся считанные мгновенья, она обратилась к своему убийце с кроткими словами сострадания: «Что же ты со своей-то душой делаешь?» Понимаете? В её словах не было ни просьбы о пощаде, ни укоризны – одно сострадание к душе своего убийцы, погибающей вечной смертью... Так она и приняла смерть, а вернее: мученическую кончину. Вот вам образец святой мученицы, не прославленной церковью. Мало кто знает, что Пётр І своим указом, идя на поводу офицеров-немцев, которые были большей частью протестантами, приказал солдатам не соблюдать посты. Множество благочестивых русских солдат не подчинились этому антинародному указу – и тысячи поплатились жизнями. Разве это не мученики? И разве хоть один из них был прославлен церковью? Конечно, церковь испытывала на себе непомерную тяжесть царской ботфорты, но не только это обстоятельство мешало канонизации. Святость была нормой жизни. И нормой смерти. В наше время тоже встречаются такие люди. Но сейчас это удивляет, если внимательно к ним приглядеться, но этого внимания нам, по крайней мере, мне, как раз и не хватает... Святость и сейчас – норма жизни
Мы стали воцерковляться в начале девяностых. Тогда-то Бог свёл нас с удивительным человеком. Тогда я ещё не могла оценить того простого факта, что Бог показал нам настоящую святость. Святость не лезет вон из кожи. Святость настолько тиха и незаметна, что чрезвычайно похожа на обыденность.
Сколько раз я приступала к этому очерку, и всякий раз откладывала его! Не пишется... Не могу вспомнить... Но чаще просто становится стыдно оттого, что, вспоминая об Анисье, невольно приходится вспоминать свою тогдашнюю, а впрочем, и не только тогдашнюю самоуверенность.
Анисье было уже за девяносто. Маленькая, как бы чудаковатая старушка, которая всё время сидела на кровати калачиком с согнутыми коленями, в безрукавной рубашечке, без платка – характерного атрибута заядлых молитвенниц. Она то читала военные мемуары, то перешивала наволочки в такие же рубашечки, подобные той, что была на ней надета. Она говорила легко и свободно метким сочным русским языком. Я – совершенный знаток русской словесности по пятибалльной шкале, – чувствовала, что эта русская старушка с несколькими классами церковно-приходской школы явно превосходит меня не только в умении говорить на родном языке, но и в самом отношении к этому языку. В ней чувствовалось благородство, во мне – хамство, которым, впрочем, я тогда и не тяготилась, потому что не замечала.
Вы знаете, что такое юродство? Это когда юродивый говорит прикровенно чудно, но в этом угадывается глубокий смысл. Всё бы так. Но в жизни – несколько иначе. Анисья говорит, а все думают, что она то ли шутит, то ли слишком уж стара старушка, в уме мешается; во всяком случае, прикровенного смысла больно-то не доискиваются. Ведь за девяносто лет человеку! Ей давно пора в словах путаться. Вот она рассказывает, что её вроде бы грабить кто-то пришёл, а она того лихоимца попугала «кольтиком ниже пупика». Смешно! Но, когда разбирали старый Анисьин дом, то действительно нашли немецкий пистолет, смазанный и аккуратно завёрнутый в тряпочку...
Анисья научилась читать по Евангелию в пять лет. Отца её звали Елизаром. Долгими зимними вечерами деревенские мужики собирались в доме какого-нибудь зажиточного благочестивого крестьянина. Ещё не всякому мужику было дозволено туда являться! Мужик должен быть степенным, благочестивым, быть главой благочестивого же семейства. Елизар был хотя и молод, но очень уважаем за своё благочестие и трудолюбие, и был даже как бы душой этого честного собрания. «Ну, Анисёнок, пойдём!» В избе девочку усаживали за стол под образами и клали перед ней старинную книгу в кожаном переплёте с серебряными застёжками. «Читай!» Девочка начинала читать, а степенные отцы семейств внимательно слушали и только поглаживали свои седые бороды. Прочитав пару абзацев, Анисёнок умолкала. И тогда сидящие вокруг серьёзные люди начинали рассуждать, а что же Господь сказал? Не каким-нибудь там фарисеям или иудеям, а вот им, видавшим виды русским людям, и слушающим теперь маленькую девочку, склонившуюся над большой книгой.
Бывало отец поедет на базар, а Анисёнку скажет: «Я тебе калачик привезу, а ты, умница моя, выучи тропарик». Вернётся отец, бывало, замёрший, усталый, а Анисёнок прыг ему на шею: «Тятенька, а я два тропарика выучила!»
В 1914 году отца призвали в армию. И там произошёл случай, который только и мог произойти с таким солдатом, как Елизар. После тяжёлого сраженья на поле осталось лежать много русских солдат, среди них был и Елизар. И вдруг видит он, как по полю идут две по-царски одетые красивые женщины. Они то над одним солдатом склонятся, то над другим... Вот они уже совсем близко подошли к Елизару... Рядом с Елизаром лежал тяжело раненный молоденький солдатик. Женщины подошли к нему. Одна держала Евангелие и крест – другая Чашу-Потир. Первая дала солдатику поцеловать Евангелие, вторая – золотой ложечкой зачерпнула из Чаши и подала умирающему. И только что страдающее лицо его вдруг преобразилось и буквально засияло несказанным блаженством; потом всё тело его вздрогнуло, потянулось; лицо его ещё сияло неземным..., но тело его было уже бездыханно... Женщины повернулись и пошли прочь. Елизару стало досадно: ему тоже захотелось испытать такое же блаженство. Елизар в отчаянии закричал: «А как же я, а меня забыли!» Та, которая с крестом, обернулась и с улыбкой произнесла: «А тебе ещё рано!» Это были святые великомученицы Варвара и Екатерина...
Настала революция. Коллективизация. Анисья – дочь не то кулака, не то подкулачника. Учиться ей, как вражескому элементу, заказано. Но она всё-таки всеми правдами и неправдами сумела выучиться на медсестру. В начале тридцатых Анисья угодила в тюрьму за высказывания против коллективизации. Я помню, она говорила это слово, всего одно слово, но такое, что от смеха меня пополам согнуло. Сколько я не пыталась потом вспомнить, что же такое коллективизация по Анисьиным понятиям, – всё без толку.
Чувствуя, что с автором такого высказывания очень трудно будет соревноваться в словопрениях, чекисты без всяких ордеров на арест, без предъявления обвинений, следствия и прочих судебно-следственных проволочек сразу препроводили девушку в одиночную камеру. Там Анисью продержали ровно месяц и только спустя месяц первый раз повели на допрос.
Первый вопрос угрюмого следователя:
– Ну, как тебе у нас?
– Спасибо за хлеб-соль, век за вас Бога молить буду! Мне за кусок хлеба на воле как спину-то гнуть надо! А тут тебе и хлебушко и водичка!
– Спасибо, говоришь!? Да у меня взрослые мужики через неделю в одиночке с ума сходят! Да я тебя на Соловки отправлю!
– Вот и «слава Богу!»! У меня дедушка на Соловки пешком ходил, а меня на казённый счёт повезут! Да я тебе, начальник, в ножки за это поклонюсь!
– Вон! Назад в камеру!
Анисья опять в камере. Ночь. Свет в камерах горит до утра. За дверью какая-то возня и голоса. Анисья поднялась с топчана. На цыпочках подошла к двери. Прислушалась. Там за дверью несколько человек переговаривались шёпотом: «Сейчас свет ей погасим и войдём. Девка ничо себе. До утра всем хватит». Анисья шмыгнула на топчан, натянула одеяло до самых глаз. Сердце стучало. «Господи! Матерь Божья! Да как же так?! Да лучше уж сразу умереть! Да как мне жить-то после того?!» Анисья готова была умереть за Христа, она была готова к тому, что её расстреляют или заколют штыками, или уморят голодом, но мучители уготовили ей самое страшное, что только возможно для юной целомудренной девушки...
И тут свет гаснет... У Анисьи всё внутри похолодело... Вдруг живая тёплая человеческая рука легла на её лоб... Анисья вздрогнула всем телом... «Кто это?» – «А веришь ли ты в Сына Моего?» – раздался негромкий и в то же время звучный женский голос. Анисья пребывала в таком глубоком отчаянии, что не поняла, вернее, может быть, не смела понять: Чей это голос. «А кто Твой Сын?» – «А Моего Сына недобрые люди распяли. Мой Сын на Кресте за грехи человеческие умер. Никого не бойся, ничего с тобой не будет». Свет зажёгся так же внезапно, как и погас. Кроме Анисьи никого в камере не было... Душевно измождённая девушка моментально крепко заснула. Анисья не знала, как долго она проспала, но когда она, наконец, проснулась, был уже день: яркое солнце светило сквозь закрытое решёткой окно. Заскрежетали запоры. Дверь отворилась. Вошёл начальник караула с испуганным лицом и как бы даже поседевший... «Ты уж нас прости! Да мы только пошутить хотели! Да так уж как-то неловко всё получилось...» Но что такое там получилось за тяжёлой железной дверью, каким таким образом охранники получили вразумление, Анисья так и не узнала... Вскоре она оказалась на свободе.
Грянула Великая Отечественная война. Будучи медсестрой по образованию, Анисья считалась военнообязанной, но она была больна туберкулёзом и потому должна была быть комиссована. Её вызвали на сборный пункт. За длинным столом сидели члены призывной комиссии. Призывники-мужчины голые проходили один за другим. А женщин за ширмой осматривала женщина-военврач. Анисья разделась. Один только гайтанчик с крестиком оставался на теле. И тут военврач будто взбесилась, а может не «будто», но и в самом деле осатанела. Она истошно закричала: «Смотрите, она – верующая! Она – симулянтка, она Родину не хочет защищать!» Крича и ругаясь, обезумившая врачиха схватила Анисью за руку и выволокла девушку на глаза всей команды сидящих за столом мужиков. Никто не стал перечить орущей беснующейся бабе, и Анисью, как пойманного с поличным дезертира, отправляют медсестрой на передовую – и не просто передовую. Она попадает в штрафную армию Рокоссовского. Что такое штрафные батальоны, об этом сейчас много разговоров. Но как в штрафном батальоне могла воевать девушка... Анисья никогда не рассказывала, как она воевала. Но она показывала, чертя пальчиком по ладошке, какими маленькими золотыми часиками и дамским кольтиком наградил её сам Рокоссовский. Она была ранена в голову. Помыкавшись по госпиталям, где у неё украли часики, она, наконец, очутилась в Вятке и сразу же направилась в церковь. Шла вечерняя служба. Служил владыка Вениамин. Он служил один, даже без дьякона. Народу в церкви было мало. Худенькая фигурка девушки в шинели с перебинтованной головой не могла остаться незамеченной. Проходя мимо неё с кадилом, владыка на ходу сунул ей в карман полную горсть смятых денежных бумажек. После службы он пригласил её к себе на чай. После расспросов владыка предложил ей поселиться в доме, в котором когда-то, ещё до революции, жили вольнонаёмные просфорницы Трифонова монастыря, и ухаживать за старицей Александрой. Увы! Я не расспрашивала Анисью об этой старице, боясь выглядеть слишком любопытной. Знаю только, что старица была удивительной молитвенницей, и своим даром молитвы она поделилась с Анисьей... И ведь неспроста сам владыка принимал участие в судьбе этой старицы!
Ранение головы отразилось на зрении. Где-то в начале шестидесятых Анисья стала слепнуть. Она поехала в Почаев. И там у старца, возможно, это был отец Кукша, спросила, как ей быть. Старец благословил её ежедневно читать по две главы Евангелия. «Батюшка, так я уже не вижу!» «Читай! Благословляю!» Стала читать. Если в какой-то день не удастся, то в следующий день прочитывает уже четыре главы... И, о чудо! – зрение вернулось. Бывало, я заставала её за чтением Евангелия. Читала она всегда стоя, облокотясь на стол, на голову накидывала платочек, не завязывая его под подбородком. Читала она в старинных-престаринных очках в круглой оправе. Диоптрий в этих очках было столь мало, что я даже и не знаю, для близоруких или дальнозорких они предназначались, а ведь их хозяйке, когда та была вдвое моложе, грозила слепота...
Как-то, незадолго перед смертью, Анисья пустилась читать мне лекцию о свойствах разных сортов пороха и как бы невзначай сказала, что у неё пороховой ожог от пулевого ранения и в этом месте у неё время от времени образуется свищ, который самопроизвольно затягивается, чтобы спустя какое-то время снова возобновиться... Обычно люди, особенно старые, любят говорить о своих недугах, при этом они показывают пальцем, где у них болит, как они лечатся. А Анисья только ручкой махнула. Такое ранение с пороховым ожогом можно получить, только при расстреле в упор... Кто и когда расстреливал Анисью?.. Я никогда не видела, чтоб она лечила эту рану и даже точно знаю, что она никогда её не лечила, она как бы не придавала большого значения. А я, глядя на её спокойное лицо, не могла даже себе представить, что она с молодости терпит очень сильные боли.
Накануне празднования дня Трифона Вятского, в 1999 году, мне вдруг приснилась Анисья. Как-то тихо и робко она произнесла: «Мне бы помыться...» Я не отношусь к сновидцам и тем более толкователям снов. Я даже не отношусь к тем, кому вообще снятся сны. Хотя изредка что-либо и приснится, но всё такая чушь, что стоит проснуться, да умыться, как и вспомнить нечего – всё развеется. Но вот Анисья... И по сию пору я помню её просьбу, её смущённый и как бы виноватый голосок: «Мне бы помыться...» Прости меня, Анисья! Я тогда не то что бы не придала значение сновидению, я просто поленилась подумать, что Анисье нужна моя помощь.
Последние лет десять за Анисьей ухаживал Николай Ершов. Он уже давно был готов к тому, что Анисья умрёт. Гроб уже давно был приготовлен. Анисья скончалась в 99 году, на 95-м году жизни. Это был день Трифона Вятского. Мой батюшка пришёл с ранней Литургии, зашёл в комнатку к Анисье. «Ну, что, Анисья? Страшно умирать-то?» «Да как, батюшка, не страшно? Грешная ведь». Тут батюшка увидел, как из уголков губ потекла сукровица... Батюшка поспешно вышел. Сказал Николаю, что с Анисьей что-то неладно. «Сердце разорвалось», – сказал Николай. Вместе они зашли к Анисье. Анисья всё так же сидела на кроватке калачиком, поджав колени к подбородку, но душа её была уже далеко...
Стол уже был готов для обмывания тела. Николай легко, как мячик, перенёс на стол ещё тёплые свёрнутые калачиком мощи Анисьи... Тело, ещё не успевшее остыть, должно было легко расправиться, но нет – Анисья не поддавалась. Николай употребил силу. Батюшка, стоя за дверью, слышал хруст сухих старческих костей... Тело Анисьи обмыли, уложили в гроб. На третий день её отпевали в Серафимовской церкви.
Когда батюшка вернулся с известием о кончине Анисьи, как многое мне стало вдруг ясно! Вот что значило: «Мне бы помыться...» – Анисья хотела, чтоб её обмывала женщина. Уже мёртвая, она сопротивлялась мужским рукам – не должен был мужчина касаться её тела. Потому что Анисья была девственница! Как же я не могла этого понять! Ведь это видно было хотя бы потому, что Анисья надевала платок только в церковь и когда читала Евангелие. Знаменитая Паша Саровская тоже не покрывала голову платком, а ведь она была не только юродивой, но и схимонахиней! Когда её спрашивали про платок, она отвечала, что девственницы могут платок не надевать.
Иоанн Златоустый много писал о девстве. У язычников девственниц быть не может, потому что бес не даст сохранить целомудрие. У нас, у сегодняшних, даже у церковных людей, трудно укладывается в голове (я уж не говорю: в сердце!), что такое целомудрие, какая это великая сила! Нам не понять, почему Серафим Саровский берёг как зеницу ока целомудрие мельничной общины, составленной исключительно из девственниц, даже до того, что запретил этим девушкам общаться с монашками, имевшими опыт супружеской жизни. Старец Сампсон Сиверс так пишет о девственниках: «Девственник имеет особое преимущество перед Богом. Он услышан. Он бывает молитвенник за мир, не будучи в сане. А если он владеет ещё особою благодатию священства или архиерейства, или монах-девственник – это особая сила перед Богом. Если он к этому добавит смирение сердца и кротость, и долготерпение от веры, то он часто бывает даже чудотворцем при жизни. Чудотворцем. Чудотворцы бывают разные. Прикосновением руки он лечит больных. Он имеет дар прозорливости, дар видения. Именно девственники. Они имеют особый слух, особый ум. Потому что девственность сохранить особенно трудно, противоестественно. Вот почему мы оплакиваем очень человека, который был девственник и девство своё потерял по своей глупости. Наше время слишком развращено: детишки, едва родившись, уже нецеломудренны. Их развращают пошлые картинки хотя бы даже и зайчиков, но нарисованные развратными художниками, наши учителя большей частью абортницы, т.е. мы доверяем воспитание своих детей женщинам, которые поубивали своих собственных детей. Я говорю это не для того, чтобы обвинить, но чтобы показать великую нашу общую трагедию. Поэтому как важно педагогам посещение церкви. Кто-то, не то Ленин, не то Маркс, со знанием дела сказал: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». И всё же, и всё же, и всё же... Анисья сумела сохранить своё девство и в тюрьме, и среди беспредела штрафбата.
В отличие от Анисьи, я постоянно ношу платок, но как же я смею его не носить? Это значило бы приравнять себя в целомудрии к Анисье...

м. Фотинья (Софронова).

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 17 апр 2010, 22:36 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
К статье А. Катаева


Вложения:
Комментарий к файлу: На кладбище военнопленных в Рудничном (фото м. Фотиньи)
ОЛ на кладбище.jpg
ОЛ на кладбище.jpg [ 45.95 КБ | Просмотров: 13594 ]

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 19 апр 2010, 15:03 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 09 дек 2009, 12:58
Сообщения: 101
«Последний нынешний денёчек…»

Поздний вечер, 20 октября 1943 года. Холодно и сыро. В толпе на вокзале стоит восемнадцатилетняя девушка, маленькая и худенькая, по виду совсем ещё ребёнок, ждёт поезда. Провожают её друзья и подруги. Мама и брат остались дома – им было строго-настрого запрещено приходить на проводы. Девушка едет на фронт, и лишних слёз ей не нужно. Как там на войне, что её ждёт, она ещё не знает. Немного страшно и волнительно, а в голове в сотый раз проигрывается песня «Последний нынешний денёчек…»
Поезд прибыл. Пассажиры садятся в холодный вагон – с Ниной на фронт едут ещё две кирсинские девчонки. Последние минуты в родном городе, тёплое прощание с любимым, и поезд трогается. Глаза предательски наполняются слезами, но она держится. Теперь она взрослая, а впереди – беспощадная война.
Воспоминания об отправке на фронт и сейчас вызывают у Нины Ивановны Шильниковой волнение. А ведь столько лет прошло – не сразу и сосчитаешь. Она давно вдова, живёт одна в деревянном доме. Трое детей её давно выросли, внуков нарожали. В шкатулке у Нины Ивановны хранится целая стопка удостоверений: участника войны, вдовы участника войны, почётного ветерана труда, просто ветерана труда, труженика тыла, ударника коммунистического труда – чтобы сосчитать пальцев на обеих руках не хватит. Немало у неё и медалей. Шутка ли – 13 штук. Самые важные – «За взятие Будапешта» и «За победу над Германией в Великой Отечественной Войне 1941-1945 гг.», Орден «Отечественной Войны II степени», значки.
Война началась, когда Нина закончила восьмой класс. А вот девятый класс закончить так и не успела. Долго уговаривала подругу Шуру – свою соседку по парте сбежать на фронт. Но пришлось идти работать, чтобы хоть чем-то помочь семье. На завод взяли с большим трудом – очень уж мала. А работой нагрузили как большую. Зачищать дюралевые листы для самолётов – это вам не игрушки. Потом Нину перевели на распиловку дров для топливного цеха – тоже нелегко. Но она готова была на большее – ушла с завода и поехала в Омутнинск на трёхмесячные медицинские курсы. Потом поступила санитарочкой в госпиталь № 339, эвакуированный из Харькова.
Старые люди ещё помнят, а вот молодёжь, которая собирается по праздникам на берегу Кирсинского пруда, скорее всего и не подозревает, что на этом самом месте, рядом с РЦ «Досуг», в военные годы было два госпиталя. Первый день на новой работе дался Нине очень тяжело. И не только физически. Госпиталь был переполнен раненными мужчинами. Кого-то война лишила рук, кого-то ног, были и совсем «тяжёлые». Нину, как новенькую, отправили в санпропускник, мыть больных, которые не могли искупаться сами. Первым был восемнадцатилетний парнишка. Увидев, что его пришла мыть молоденькая девочка, он заплакал от стыда. Это отпечаталось в памяти Нины навсегда. Ей было страшно и горько. Но человек ко всему привыкает. А у Нины вдобавок был такой заводной характер – что бы ни делала, всё время пела. Раненые её полюбили, старались чем-нибудь угостить – то конфетой, то кусочком хлеба.
В госпитале Нину часто навещал её друг, с которым у неё уже больше двух лет были тёплые и чистые отношения. Но однажды между ними словно чёрная кошка пробежала – поругались из-за какого-то пустяка. Нина ждала, что он придёт, извинится, но он всё не шёл. И тогда она решила уехать. На фронт. Как можно дальше от обиды. 15 сентября поехала в Омутнинск, в райвоенкомат. Долго стояла в коридоре, боялась войти в дверь с табличкой, на которой было написано: начальник 1-й части Прядников. Но всё же решилась – вошла, положила на стол заявление. Суровый мужчина в военной форме критически посмотрел на Нину и сказал: «Эх, как жалко мне тебя, девочка. Убьют ведь». – Но потом строго добавил: «Ждите повестку».
Побывать в другом городе, да на рынок не заглянуть – как такое возможно? Нина прошлась по городскому базару, где её заприметила цыганка. «Нина, ближняя дорога тебе предстоит. А потом и дальняя». Удивила цыганка ещё и тем, что рассказала о девушке почти всё – как зовут маму и брата, что любовь в сердце… Правда, и денег за свои слова взяла немало – 3 рубля. В те годы килограмм масла сливочного чуть больше стоил.
Мама узнала, что дочка собралась на фронт, только когда принесли повестку. Заплакала в голос. А вечером пришёл тот, кого она так долго ждала. «Дура-то наша на фронт собралась!» – только и смогла вымолвить мама.
Последний день пролетел быстро – прощалась с подругами, с друзьями. А ночью от волнения не могла сомкнуть глаз – ровно через сутки она уедет из дома надолго. А надолго ли? Вдруг это будет навсегда?
Сначала девушек – будущих солдат привезли в Киров, на пересыльный пункт. Потом снова усадили в поезд, в длинный холодный дощаной вагон, где им приходилось спать прямо на полу. Проехали Тулу, Орёл, Белгород. Ночью пролетели Москву. Девчонки все глаза проглядели, но так и не увидели в столице ни одного огонька. Война, маскировка.
Холодной ноябрьской ночью приехали в Полтаву. Военное начальство принялось распределять новобранцев по квартирам. Но брать на себя такую обузу никто не хотел. «Немцев пускали, а своих не пускаете?» – зло ругались офицеры. После длительных переговоров удалось временно пристроить девчонок по комнатам в жилых квартирах.
Потом для них нашли постоянное жильё – полуразрушенный дом. Вот тогда Нина и поняла, что такое война – всё разбито, разбомблено… Выбитые окна в новом жилье заложили кирпичом, а на пол, чтобы было где спать, расстелили солому. Но опять проблема – есть не из чего. Пошли по помойкам – собирать пустые консервные банки. Одна местная женщина пожалела худышку Нину – дала ей ложку и миску. А напоследок подарила своё старое бумазейное платье. Радости-то было!
Продуктов не хватало. Девчонки за еду отдали местным жителям всё, что было лишнего, вплоть до носков. Потом, когда Нина оказалась на фронте, она очень радовалась, что сохранила тёплые шерстяные носки – эта, казалось бы, обычная вещь на войне была страшным дефицитом.
Почти два года на фронте – непосильная ноша для вчерашней школьницы. Нину направили телефонистом в 1575-й зенитно-артиллерийский полк Сталинградского Краснознамённого корпуса ПВО малого калибра. Девочки жили в землянках прямо на берегу Дуная. Охраняли два моста – железнодорожный, который соединял тыл и фронт, и автомобильный. Постоянная сырость, холод, отсутствие элементарных условий для жизни мешали ещё больше, чем постоянные бомбёжки и канонады. Она вспоминает, что даже умыться было негде, кроме как в Дунае, по которому то и дело проплывали трупы. Однажды Нина не выдержала и искупалась в речке, а было это в октябре. Потом месяц не могла говорить от простуды.
О Победе Нина узнала 8 мая – дежурила у телефона. Она побежала, не помня себя от нахлынувших чувств, и кричала, кричала, от счастья: победа, победа!
Домой вернулась в июле. Годы, вырванные войной из её юности, не прошли даром. С парнем, который провожал её на фронт, судьба развела навсегда – у него уже была семья и подрастала дочь, названная Ниной.
Но нужно было жить дальше. Нина устроилась в ИТК-3 цензором – проверять письма осуждённых. Когда колония ликвидировалась, перешла работать на кабельный завод. Здесь она познакомилась со своим будущим мужем. Этот парень с необычным именем Гурьян тоже прошёл все ужасы войны, поэтому они с Ниной были родственными душами.
Нина Ивановна и Гурьян Викторович поженились. Через год у них родилась первая дочь. Хотелось бы закончить рассказ словами «они жили долго и счастливо…», но, увы, даже после окончания войны в жизни наших людей было мало радости. День Великой Победы, хотя и был долгожданным переломным моментом в нашей истории, но не стал для русского народа окончанием долгой полосы трудностей и лишений. Чтобы вырастить троих детей, устроить свою жизнь, возвести дом, Нине Ивановне и Гурьяну Викторовичу пришлось много трудиться и годами жить впроголодь. Но они всё выдержали, пережили, победили...
Спасибо вам, уважаемые ветераны, за всё, что вы сделали для нашей страны. Спасибо вам, солдаты. Мы всегда будем перед вами в долгу.

Наталья Ярославцева.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 27 апр 2010, 11:19 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 09 дек 2009, 12:58
Сообщения: 101
«Хлеб нашего детства»

После окончания Великой Отечественной войны прошло 65 лет. Но люди старшего поколения, детьми пережившие трудности военного лихолетья, даже сейчас, спустя десятилетия, до мельчайших подробностей помнят, каким оно было, их нелёгкое детство.
В.В. Бабиков из Рудничного родился незадолго до начала войны в глухой деревушке Бабиково Кайского района. Родители были потомственными крестьянами, всю жизнь трудились на земле. В 1943 году отец, защитник Ленинграда, после ранения вернулся домой инвалидом. Вместе с мамой они без праздников и выходных работали в колхозе «Новая жизнь», брались за любую работу, но семья, как и другие крестьянские семьи, жила впроголодь. В деревне не было электричества. Не имелось ни яслей, ни детских садов. За годы войны деревня в конец обнищала, народ ходил в худой одежонке, без обуви, даже лапти плести было некому. От голода спасались картошкой, а хлеб считался лакомством. Вот только один эпизод из воспоминаний Валентина Васильевича Бабикова.
«В годы войны в Рудничном был госпиталь для военнопленных. После выздоровления их направляли работать в сельхоз, помогать на сенокосе, уборке хлеба. В нашем колхозе «Новая жизнь» имелась техника, да работать на ней было некому, трактористов не хватало. И вот правление колхоза обратилось за помощью к руководству госпиталя. Нашли тракториста из военнопленных. Его поселили к бабе Марии, она готовила ему похлёбку и пекла хлеб. Муж Марии погиб на фронте, и ей нелегко приходилось одной поднимать сына Толю и дочь Сашу. Уходя на работу, Мария брала маленькую дочку с собой, а Толю закрывала дома одного. Однажды я, гуляя по деревне, дошёл до их дома и заметил Толю, стоящего у окна. Он стал просить меня открыть ему дверь. Я заколебался, прекрасно понимая, что дома могу получить от отца ремнём. Но Толя пообещал мне дать хлеба, если я открою дверь, которая была закрыта на простую палочку, засунутую в прибой. Магическое слово «хлеб» сделало своё дело. И вот мы с Толей уже играем в прятки, смеёмся, бегаем друг за другом, на время забыв о хлебе. Когда наигрались, Толя пригласил меня в чулан. Там стоял небольшой чемодан, в котором лежали каравай ржаного хлеба и нож. Толя объяснил, что это хлеб их квартиранта. Мы отрезали понемногу, съели, опять отрезали, а один кусочек я положил в карман. Потом я закрыл Толю и потихонечку отправился домой, а чтобы дома никто ничего не заметил, по дороге доел хлеб.
Так я приходил к Толе ещё раза два. Однажды нас застал за «хлебным делом» хозяин. Мы перепугались, увидев перед собой здоровенного немца, в горле пересохло от страха, ноги перестали слушаться. Наконец, немец улыбнулся, погладил нас по головам и сказал: «Куша, куша, не боис! Нужна – бери и куша». После этого мы уже без опаски ели этот хлеб. Казался он нам необычайно вкусным – хлеб нашего детства, с примесью военной горечи.
Я не запомнил имени этого человека. Не знаю, какой точно национальности он был, ведь всех военнопленных называли немцами. История с хлебом произошла в конце октября 1944 года. И было нам с Толей тогда по шесть лет…»

Н. Хитрова. «ПН».


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 28 апр 2010, 10:59 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 09 дек 2009, 12:58
Сообщения: 101
ВСПОМНИМ НАШИХ БРАТЬЕВ

Приближается День Победы, и я решила написать о своих молодых земляках, которые воевали против фашистов. Они ушли на войну 18-19-летними юношами из Лойнской школы в 1941-1942 годах сразу из 10 класса.
Хочу чтобы те, кто учился в Лойнской школе, вспомнили моего старшего брата Клавдия Бартова 1922 года рождения и его одноклассников: Павла Бартова, Анатолия Булдакова, Сарапиона Орехова, Фадю Корзунина, Николая Охорзина, Дмитрия Ефимова, Гаврила и Афанасия Ефимовых, Алексея Карасик, Толю Булдакова, мальчишек Варганова и Попова (к сожалению, имён не знаю) и других. Об этих ребятах я узнала от их одноклассниц. Это были здоровые, крепкие и спортивные парни. Они постоянно принимали участие в спортивных и культурных мероприятиях. На концертах любили показывать номер спортивной пирамиды. В Лойнской школе тогда было по два класса. Учились ребята из Ожмегово, Гидаево, Кая. После того, как старшие мальчишки ушли на войну, классов стало совсем мало.
Многих забрали на фронт 8 марта 1942 года, дав возможность досрочно сдать выпускные экзамены. Некоторые прошли трёхмесячные курсы в военных училищах, получили звания лейтенантов, впоследствии командовали взводами.
Давайте вспомним тех ребят, которые ушли на фронт, не пожалели своей жизни, скажем им спасибо за то, что они победили в этой кровопролитной войне. Почти все они погибли или умерли от ран. Я, конечно, назвала не всех. Очень надеюсь, что живы родственники этих ребят, помнят о них. Я очень прошу их написать о них, если сохранились какие-то интересные воспоминания, письма, фотографии (мой адрес есть в редакции газеты).
Спасибо нашим отцам, братьям, сёстрам за Великую Победу!

Л. Бабикова, п. Рудничный.


Последний раз редактировалось Прикамская новь 29 апр 2010, 14:13, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 556 ]  На страницу 1, 2, 3, 4, 5 ... 56  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 16


Быстрые действия:
Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Перейти:  
cron

Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
Русская поддержка phpBB