Своих не бросаем. (отрывок из рассказа «Санаторный ревизор) Фу, слава Богу, проснулся, наконец, от своего же стона и крика. Надо же такому кошмару присниться: вурдалаки, девки голые, старухи горбатые… А Кеша, попутчик мой, на полке второй храпящий, заворочался, но не проснулся. Видать в тех местах, откуда он ехал (гостевал у кума), еще не так по ночам орут и стонут. А вот два милиционера за окном вагона остановились, о чем-то перемолвились и пошли по направлению к вагону. Крик мой при пробуждении, оказывается, был настолько силен, что патрулировавшие перрон милиционеры так заинтересовались услышанным стоном и ревом, что решили проверить, все ли ладно в вагоне, не нужна ли какая помощь?
Услышав приближающиеся по вагону звуки шагов, мгновенно я понял: вот это уже не сон, здесь стоном и просыпанием не отделаться. С собой ни документов (остались в чемодане под присмотром бабули), ни денег, чтоб откупиться, нет. Спросонок ничего лучше, чем вытащить портфель из-под спящего Кеши придумать не смог, откупаться водкой буду, решил, благо еще осталось немного. Первым нарисовался лейтенант молодой, орел орлом - ремнями перетянутый, пистоль на поясе болтается, за ним в полумраке маячит сержант, лица толком не разглядеть. - Та-ак, занимаемся распитием спиртных напитков в общественном месте, буяним, кричим на весь вагон, будим соседей? Будем составлять протокол или проведем разъяснительную беседу за рюмочкой чая? Сержант, вы что предпочитаете? – грозным голосом обратился лейтенант к напарнику. - Товарищ лейтенант, а дай я ему для начала «ласточку» заверну, да морду в тамбуре для приличия набью, чтоб ему неповадно было орать по ночам. Дорога длинная, успеем и чаю еще попить, - хриплым неестественным голосом ответил сержант. Получив согласие, сержант завернул мне руку за спину, второй зажал рот, чтобы не мог кричать, и вытащил, как кошку пакостливую, в тамбур. Пока тащил, в голове я провернул вариант своих действий: сопротивляться бесполезно, лучше после первого же удара буду падать на пол, орать тоже бесполезно – в вагоне никого, Кеша не помощник - дрыхнет на своей полке. Эх, судьба моя непутевая, была бы Светка рядом, может, и выкрутились бы вдвоем. Да черт с ним, в санатории подлечат, а то еду – ни одной болячки, даже как-то стыдно, а тут вот и случай подвернулся, чтоб с чистой совестью в руки эскулапам отдаться. В тамбуре отпустил меня сержант из «ласточкиной позиции», развернул к себе, обнял как близкого друга и бает совершенно другим, до боли знакомым голосом: - Ну, привет, Васька, друг сердечный. Не узнал друга в темноте, морда ты, вятская? А сам смеется от души, ударяя меня по плечам своими лапищами, того и гляди в ладоши от радости хлопать начнет - доволен, что разыграл меня. Ба, да это Толик, друг мой армейский, свидетелем еще на свадьбе моей был. - Ну не сволочь ли ты, Толян, последняя? У меня чуть душа в пятки не ушла, я уж с обликом своим неизбитым успел попрощаться. Ах ты, морда не русская, ну я тебя еще не так разыграю, дай только время. Ну-ка поясни, Толик, на кой лешак ты этот спектакль устроил? Меня, честно слово, чуть кондратий не хватил от твоих шуточек, так и заикой недолго стать. Быстрей докладывай, да пойдем нервы успокаивать, а то не успеем толком успокоиться, как выходить надо будет. Колись, давай, что удумал? Не буду вам подробно наш диалог пересказывать, коротко скажу своими словами. Оказывается, задолбал лейтенант Толика по службе, и решил он с моей помощью разыграть его - поправить тем самым свое душевное положение, для чего я должен был сыграть роль жмурика. Планировал он сообщить лейтенанту, что перестарался в тамбуре и пришиб клиента. Захотелось, видишь ли, ему реакцию начальника проверить. А потом устроить спектакль с ожившим трупом. Ну не идиот ли в милицейской форме?
Однако события вдруг начали разворачиваться по непредвиденному нами сценарию. Только мы переговорили о деталях предстоящего спектакля, как дверь в тамбур от резкого удара распахнулась… Толик, рухнул на пол как подкошенный, получив удар рукояткой пистолета по рыжей своей башке от неожиданно нарисовавшегося Кеши. Я стою как истукан, ничего не понимая, не зная, что предпринять, а Кеша шипит, помоги, мол, связать мента. - Не боись, Васек! Прорвемся. Мы своих не бросаем. - Ты, что, урка недобитый, натворил, - ору ему. - У тебя, что, крыша поехала, это же друг мой армейский, Толик. А сам понимаю: Кеша ведь этого не знал, бросился на выручку, не смотря на свою справку и семерик за плечами. - Лейтенант-то хоть живой? - Да живой он, живой. Я его даже и не бил, так, связал да в ящик багажный засунул. Пистоль у него забрал, портфель схватил, да к тебе на выручку рванул. Толик, на полу который, замычал, очухиваться начал. Достал я из портфеля бутылку, влил пару глотков Толику в рот, он как ребеночек маленький потянулся к бутылочке и, причмокивая, сам еще несколько глотков заглотил. Оклемался, слава змию зеленому, глазами крутит, башкой трясет, видно не слабо его Кеша приложил. Кое-как объяснил я очухавшемуся Толику весь расклад, кое-как сумел его успокоить. Вернулись мы втроем в купе, вытащили на волю лейтенанта. Объяснил я и ему как сумел всю сложившуюся обстановку. Кеша покаялся перед всеми и поведал свое видение случившегося. Оказывается, он проснулся от моего крика-стона, но тут же вновь впал в дрему, а как только услышал милицейский наезд, решил не показывать, что не спит, посмотреть, как дальше дела развернутся. После того как увел меня сержант морду бить в тамбур, принял Кеша решение выручать меня из беды, тем более обнаружив, что литеха открыл портфель, достал бутылку и налил себе полный стакан. - Да так мне обидно стало, ну нигде от этих ментов продыху нет - ни там, ни тут. Да и тебя, Васька, так жалко стало, как представил тебя в инвалидном кресле, что не пришло мне ничего лучше в голову, чем включить оборонительно-наступательный рефлекс. Когда было выпито полстакана, «помог» Кеша лейтенанту допить остальное, ударив по дну стакана ногой. А пока тот кашлял да слезами водочными обливался, связал его же портупеей по рукам и ногам, засунул в рот кляп из пакета полиэтиленового, вытащил у него пистоль из кобуры, самого в ящик багажный упаковал, и рванул на выручку ко мне. После рассказанного наступила стопорная (как говорит Якубович – рекламная) пауза, и, если бы не успокоительное, которое в портфеле хранилось, долго бы мы еще разбирались, кто прав, а кто виноват. Но после второго подхода «к снаряду» познакомились поближе и стали потихоньку посмеиваться над случившимся. Но Толик, потерев ушибленную башку свою рыжую, так скривился от боли, что смех всеобщий как-то показался нам вовсе не уместным. Лейтенант, Володей оказывается, мамка его в детстве назвала, тоже, смотрю, не на шутку загрустил. - А ты-то что, товарищ лейтенант Володя, сидишь такой задумчивый? - вопрошаю его. - А вот думаю, не окажись Толик твоим знакомым, как долго пришлось бы лежать мне в багажном ящике? При лучшем раскладе только через сутки нашла бы меня проводница по запаху. Так что мы еще, оказывается, удачно отделались. Ну, впредь наука будет, как на халяву водку жрать хотеть. Ну, давайте еще по стопочке за «удачное» решение вопроса.
Выпили, закусили, и тут решил я разыграть Толяна, как и обещал ему в тамбуре, надумал отквитаться за «ласточку». Взял я в руки стакан, смотрю на него и тихим, холодящим душу голосом говорю: - Толик, Толик… Что мы с тобой натворили? Забыл я тебя предупредить в этой круговерти, что в санаторий еду - туберкулез ведь у меня. Со слюной он, злыдень, передается, а ты ведь из стакана пил после меня. Светка и та со мной в постели с марлевой повязкой спит. Ну, хоть застрели меня здесь, забыл я, Толик, тебя предупредить. Гляжу, Володя тоже побледнел, заерзал на месте: - Стоп, а я ведь тоже из этого стакана после Толика пил. - Бегите,- кричу им диким голосом – к проводнице, пусть по рации начальник поезда скорую на ближайшую станцию вызывает, срочно надо промывание желудка делать, да противотуберкулезную сыворотку вводить. Может, не поздно еще, может, успеем, пока палочка из желудка в кровь не проникла. Тут уж побледнели оба орла наших, руки затряслись, ничего понять не могут. Но, взглянув друг на друга, рванули наперегонки к проводнице. Чего - чего, а такой прыти я от них не ожидал. Догнал их уже, когда они вломились в купе к проводнице. Та спросонок чуть не поседела, под стол купейный залезла. Весом в центнер, но сложилась буквой «зю» и забилась-таки под него. Да и как тут не забьешься, не испугаешься, когда, два мента с диким ревом ворвались в купе и орут о каком-то промывании желудка от туберкулеза. И тут я осознал всем нутром своим, что переборщил изрядно с приколом, что Толик сделает мне такую «ласточку», что она плавно превратится в воробья лохматого. - Стойте, – кричу – мужики! Пошутил я, нет у меня никакого туберкулеза, прикол это, выдумка. Гадом буду, Толик, нету его, туберкулеза этого. Это я тебя разыграл, как в тамбуре обещал. Смотрю, Толик из бледного стал превращаться в багрового, лейтенант Володя к кобуре зачем-то потянулся. Понял я, что сейчас самое время мне «ноги делать». Рванул я, как лань степная, вдоль по вагонному проходу. Как поет любимый мною Семеныч: «И откуда взялось столько силы в руках», в ногах, то есть. Вмиг долетел до своего купе, забрался на третью полку, ору: - Кеша, друг, не дай погибнуть от рук ментовских, спои им всю водку, только успокой родимых. На мое счастье, пока бежали «туберкулезники» за мной, поостыли малость, да и, осознав от какой опять напасти их судьба уберегла, успокаиваться начали. Отодвинули они бережно Кешу, перекрывшего вход в купе, сели за стол, хлопнули по сотке: - Слазь, уж, болезный ты наш туберкулезник, поправь здоровье, прощаем мы тебя.
Вскоре за окном вагона замелькали огоньки большого города, и поезд плавно вкатился в жерло вокзала. Вот так и добрался я до конечной станции, но поверьте, на этом мои приключения не закончились. Видать мое заднее место уж очень охоче до них.
_________________ Земеля
|