Судьбы, опалённые войной

ХиНа

В 1941 году вскоре после начала войны в Рудничном открылся госпиталь для фронтовиков. Восемнадцатилетняя Надежда пошла туда работать санитаркой. Эшелоны с ранеными прибывали на станцию Верхнекамская, и Надежда вместе с другими санитарками перегружала больных в окровавленных бинтах с вагонов на телеги, а затем помогала их отмывать в бане. Среди раненых было немало ампутированных – им приходилось особенно тяжело. От некоторых отказывались родные, и после выписки бывшие фронтовики отправлялись в дома инвалидов. Но чаще родственники были рады забрать пусть искалеченного, но всё же живого бойца.
В госпитале Надежда и повстречала свою любовь. Красноармеец Иван Степанович Марченко был ранен в таз и руку. После лечения он был комиссован. Молодые наскоро расписались, и Надежда отправилась вместе с мужем в его родную деревню в Новосибирскую область. На новом месте Надежде не приглянулось. В селе жили переселенцы с Украины и Киргизии, русских семей было не больше пяти. Дома глиняные с такими же полами, множество блох, изнурительная работа в колхозе. Но рядом был любимый муж, и Надежда не слишком обращала внимание на трудности.
Только счастье оказалось недолгим. Через полтора месяца после медкомиссии И.С. Марченко вновь был призван на фронт, и молодая жена осталась на чужбине одна. Шёл ноябрь 1942 года, долго не было писем от мужа. Потом пришло известие, что он попал в Саранск, а оттуда – под Сталинград. Затем была Курская дуга и долгий боевой путь до Кёнигсберга.
В начале 1943 года начался набор в армию молодых девушек. Надежда тоже получила повестку и очень обрадовалась. Ей казалось, что, попав на фронт, она обязательно отыщет мужа. Но вместо фронта Н.И. Марченко попала на станцию Кривощёково Новосибирской области, на военный завод, где выпускались боеприпасы. Целый год она грузила вместе с другими в железнодорожные вагоны тяжёлые ящики со снарядами, минами и патронами. Работа шла круглосуточно, трудились в основном женщины.
Через год, весной 1944 года, задушевная подруга Надежды, Сашка, узнала, что военкомат опять начинает набор в армию. Девушки написали заявление с просьбой отправить их на фронт. Они мечтали получить обмундирование, сапоги, юбку и гимнастёрку, ведь на заводе даже рукавиц не выдавали, не то что обувь – приходилось по лужам ходить в валенках. А Надежда всё ещё надеялась встретить на фронте мужа, от которого приходили тёплые письма. В мае 1944 года девушек отправили в школу связистов под Хабаровск, где обучили на радистов-телефонистов. И затем им пришлось нести службу в Амурской области.
Близилась Победа. Пошли слухи, что боевые части будут перебрасывать с западных фронтов на Дальний Восток. Об этом же написал жене и Иван Марченко. Она обрадовалась, ведь все поезда следовали через станцию, где располагалась её часть. Наконец-то состоится долгожданная встреча с мужем! Но его эшелон проследовал без остановки. Пришло для Н.И. Марченко время демобилизации – война кончилась. Муж написал, чтобы она ехала в его деревню; но Надежда Ивановна отказалась. Она очень соскучилась по маме и родственникам, живущим в Рудничном, да и работа в колхозе её не привлекала. Ей хотелось, чтобы муж приехал к ней. Но его, видно, тоже тянуло на родину. Так и не состоялась их встреча. Первое время Н.И. Марченко надеялась, что муж приедет, но шли годы, и от него не было даже писем. А ей гордость не позволяла ехать к нему.
Надежда Ивановна окончила курсы машинистов и кочегаров. Работала в горном цехе ВКФР на вскрышном экскаваторе, которые тогда эксплуатировались на угле, затем перешла в котельную ЖКО, уже на пенсии заведовала общежитием для командировочных. Только в этом году ей выдали удостоверение участника войны, да и то оказалось неверно оформлено. Живёт Надежда Ивановна одиноко – ни детей, ни внуков, ухаживает за ней соцработник. Мечтает сейчас Н.И. Марченко только об одном – переехать в геронтологический центр.
Н. Хитрова, «Прикамская новь», 2005 год.

ХиНа

Жительница п. Созимского, труженица тыла М.К. Рембольдт всю войну и послевоенные годы трудилась на одной из самых тяжёлых работ – лесозаготовке.
Попала Мария Карловна в наши северные края не по своей воле. Она выросла на Украине, в Запорожье в селе Вешноватое. Работала в колхозе. С первых дней войны её в числе других односельчан мобилизовали рыть окопы. А в октябре 1941 года, когда ей едва минуло 19 лет, репрессировали как лицо «немецкой национальности».
Сначала в числе других репрессированных Марию с родителями и старшей сестрой под охраной выслали в Казахстан, где распределили по колхозам, а в 1943 году переправили в Созимский на Кайский целлюлозный завод. В то далёкое время завод только-только выстроился, и ему требовались рабочие руки. Людские резервы восполнялись за счёт заключённых Вятлага и репрессированных-мобилизованных.
– Меня определили на лесную биржу, на заготовку дров, – вспоминает Мария Карловна. – Никого не интересовало, смогу ли я пилить и рубить дрова, в то время такие тонкости вообще были неуместны, тем более по отношению к нам, репрессированным. Надо – и всё. И валили лес, и пилили, и разгружали-выгружали машины – всё делали вручную, по 300 кубов в сутки заготавливали дров для производственных нужд и котельной. Уставали страшно, в барак приходили и падали без сил в изнеможении. Тяжело было работать и голодно. Трудились фактически за пайку хлеба. Тёплой одежды не было, а морозы под 50 градусов, поэтому и обморозила пальцы ног. Но мы, репрессированные, на тяготы и лишения не жаловались, понимали: идёт война, и всем тяжело. Победу встретили с радостью, думали, что наступит избавление и для нас. Но избавление не пришло…
9 мая 1945 года, когда весь мир праздновал Победу над фашизмом, репрессированно-мобилизованные от десятника узнали, что согласно такому-то указу им дали ещё по 10 лет спецпоселений. И Мария Карловна потеряла всякую надежду уехать свободным человеком на свою родину.
В 1956 году М.К. Рембольдт получила паспорт и вышла замуж за Реймгольда Густавовича, тоже немца и тоже из числа репрессированных, у которого в Вятлаге сгинули трое родных братьев. Вскоре у супругов родилась дочь.
Сейчас Мария Карловна живёт в двухэтажном деревянном бараке, выстроенном ещё до войны заключёнными. Условия, мягко говоря, не очень комфортные, но она не сетует на жизнь, а гордится, что тоже внесла посильную лепту в общую Победу над врагом.
М. Котлов, «Прикамская новь», 2005 год.

ХиНа

Однажды к нам зашла жительница г. Кирса пенсионерка Т.И. Гладышева, которая в свои ранние годы жила в деревне Мазеино Бутинского сельсовета. Она рассказывала, что в январе 1941 года её отца, Ивана Алексеевича Мазеина, призвали в армию. 15 февраля 1944 года он погиб смертью храбрых, за что его посмертно наградили орденом Красной Звезды. Уже после войны родные сделали запрос в Минобороны, и им ответили, что Иван Алексеевич ушёл в разведку в составе группы у г. Луги Ленинградской области и не вернулся. Из всей разведгруппы в живых остался только один человек, который рассказал, что они попали за линией фронта в засаду и вступили в неравный бой.
Тамара Ивановна вспоминала военное лихолетье, пришедшее на её детство. Жили впроголодь. Мать целый день с утра и до вечера работала в колхозе им. Кирова. Детей собирали в одной избе под присмотром старших детей или старушек. Сидели ребятишки на печке и ждали возвращения матерей с пайкой
хлеба.
Но она пришла рассказать не только о тяжёлых военных годинах. Просматривая Книгу Памяти, Тамара Ивановна среди десяти погибших односельчан нашла троих, которые после призыва в армию сбежали. Они, по её словам, прятались в лесу и у своих родственников. В их деревне, где до сих пор никогда и не слышали о случаях воровства, вдруг у одной бесследно пропала овечка, у другой в огороде табак срезали и овощи выкопали, у третьей забрались в дом и попытались утащить одежду из сундука. По деревне поползли слухи, что это дезертиры пакостят. Назывались конкретные фамилии и указывались дома, где они прячутся (в деревне разве можно тайну сохранить?). Люди обратились в милицию, на дезертиров устроили облаву и поймали их.
Тамара Ивановна говорит, что эти люди, дезертиры, недостойны Книги Памяти и необходимо как-то их оттуда вычеркнуть. Наверное, она не права. О судьбе бывших дезертиров догадаться несложно: их ждали либо ГУЛАГ, либо штрафной батальон и самый опасный участок на фронте. Но коли они записаны в Книге Памяти, значит, погибли в штрафбате на полях сражений за нашу общую Победу. Они (фамилии их не оглашаю по этическим соображениям) своей кровью, своей смертью смыли позор дезертирства и тоже, как все другие погибшие, достойны вечной памяти.
М. Котлов, «Прикамская новь», 2005 год.

ХиНа

Возможно, и не стоило об этом писать, ведь мне было всего пять лет, когда началась война. Но очень часто вспоминается детство.
Отец ушёл на войну, оставив мою маму и нас, троих детей. Я была старшая. Помню, как он остановился у порога с вещевым мешком на плече, а я подбежала к нему и сказала: «Папа, а можно, я тебя провожу до войны, только до войны и обратно вернусь». Я не понимала, что такое война. А потом помню, как носили с мамой хворост из леса. Мама сделает себе вязанку хвороста и мне тоже, правда поменьше. Мы жили в войну на берегу Северной Двины, где весной сплавляли по реке лес. Люди ходили и вылавливали из воды всякие коряги, сучья. Я тогда уже училась в первом классе и тоже придумала сходить на реку, но маме ничего не сказала. Наловила с берега сучков, палок всяких, сложила в кучку и довольная, пошла домой. Сказала маме, что дров наловила, она меня, конечно, поругала, но мы с ней сходили на берег и принесли всё домой. Помню, как хотелось есть, голодные были, как мама часто плакала, потому что было нечем нас накормить. А когда я пошла в первый класс, мама сшила мне платье из отцовской коричневой рубашки, сумку из мешковины и пришила к ней пояс от своего платья и большую пуговицу. Я была очень рада этой сумке. Пойду в школу, а мама свой кусочек хлеба не съест, мне в школу даст. У нас в классе училось много эвакуированных из Ленинграда детей, они были из детского дома, и им утром давали кусочек масла на завтрак. Помню, как мы с девочкой из этого детского дома менялись, она даст мне свой кусочек масла, а я ей отдам свой кусочек хлеба. Не могу забыть, с каким удовольствием я лизала это масло!..
Мама работала в больнице медсестрой. Помню, однажды зимой, в мороз, я пришла из школы, но дома никого не было. На дверях висел замок. И я надумала этот замок лизнуть. Конечно же, язык примёрз! Помогла соседка, женщина, эвакуированная из Ленинграда, жившая рядом с нами в бараке. Она услышала мой плач. Увела меня к себе в комнату, умыла. Я очень долго после этого не могла есть и не ходила в школу.
В посёлке, где мы жили, было очень чисто, не валялось ни палок, ни щепок. Я всё время ходила с корзиной и собирала щепки, чтобы вскипятить самовар и истопить печку. Собирала крапиву, чтоб мама сварила суп. Нам он не нравился, но всё равно ели. Иногда мама рассказывала, как они жили до войны, в магазине всё было, и даже красные пряники, а в войну из магазинов всё исчезло. Помню, 9 мая мама меня разбудила и сказала: «Война кончилась», а я сразу закричала: «Мама! Пошли в магазин, там, наверное, уже всё есть, и красные пряники есть». Помню, как мама заплакала и погладила меня по голове.
Когда мы что-нибудь не ели, мама говорила: «Ну где я вам возьму манной каши или гуся жареного?» А я к маме пристану и спрашиваю: «Какая такая манная каша? А какой бывает гусь жареный? Прямо в перьях?» Не представляла, что гусь – и вдруг жареный! Видела только на картинке. А когда в школе учили таблицу умножения, мама говорила: «Учи так, чтобы ночью тебя разбудили и спросили, а ты сразу ответила. Тебе это в жизни пригодится». Мама нам всегда говорила: «Вы ведь девочки, учитесь пол мыть, стирать, мыть посуду, это всё вам в жизни пригодится». Часто сейчас вспоминаю маму и её слова «В жизни пригодится».
А напоследок напишу стишок, который мы учили в школе в войну. Я до сих пор хорошо его помню.
«Бабушке Варварушке
Я связала варежки,
Думала, подумала
Ей дарить раздумала.
Отошлю на фронт бойцу,
Вдруг достанется отцу.
Будет рад и он, и я,
И Варварушка моя.
Ну а если не отцу,
так другому храбрецу.
Будет рад и он, и я,
И Варварушка моя!»
А.Н. Волоскова, г. Кирс.

ХиНа

Солдатской вдове П.Д. Бартовой в октябре исполнится 97 лет. Всю жизнь она прожила на одном месте: в деревне Ошаево. Эта деревня уже давно административно присоединена к селу Лойно, сократилась до размера улицы и называется Ошаевской.
Удивительно: в таком почтенном возрасте Прасковья Дмитриевна не только сама себя, как говорится, обслуживает, но и в меру сил содержит частный дом. Правда, в магазин не ходит – эта обязанность лежит на соцработнике, но зато сама топит печь, хотя признаётся, что тяжело дрова таскать.
Память у Прасковьи Дмитриевны хорошая. Она родилась в самый благополучный 1913 год и помнит отдельные эпизоды времён Гражданской войны: как во время боя между белыми и красными сначала с матерью пряталась в подполе, потом под свист пуль со всех ног бежала в лес. Помнит самого богатого лойнского землевладельца Пугача, высокую, каменную, красивую церковь, которую в 30-е годы закрыли и разобрали на кирпичи. И не забыла, конечно, лихие военные годы. Мужа у Прасковьи Дмитриевны забрали на фронт в начале войны, в августе 1941 года.
– И осталась я одна с тремя малыми детьми, – рассказывает она. – Голодно было и очень тяжело. Попросила у председателя колхоза «Красный боец» хлеба на детей прибавить. А он мне: «Я тебе детей не делал». Я – ему: «Кто делал, на фронте воюет». Так и не добавили хлеба. Если б не огород, не дожили б до победы!
Муж погиб на войне. «Солдатка» Прасковья всю свою жизнь проработала в колхозе «Красный боец» (совхоз «Камский»), а начинала крестьянствовать ещё до его возникновения, в сельхозартели, помощницей при родителях.
– Тракторов тогда не было, за лошадкой шли, вручную пахали, и я тоже не раз сама пахала. В те времена земля была на вес золота, дорожили ей, обрабатывали, за клочок готовы были драться. А сейчас… – безнадёжно махнула она рукой, – всё есть: и трактора, и земля – а не пашут.
Это несоответствие никак не укладывается в голове солдатской вдовы. Она никак не понимает, почему пашня и покосы за околицей зарастают бурьяном, борщевиком и за что безработным сейчас платят деньги. И это понятно: почти всю свою жизнь она видела совсем обратную картину.
Дом Прасковьи Дмитриевны старый, военной постройки, без хозяйского пригляда разрушающийся. В центре избы требующая ремонта печь и полати, у окна широкая лавка. Если бы не старенький телевизор, можно было бы забыть, что на дворе ХХI век. В «красном углу» на стене бесчисленные фотографии мужа, детей и внуков. Детей у неё тоже нет в живых, остались только внуки, а у них появились уже свои внуки.
На естественный вопрос, тяжело ли одной жить в частном доме, Прасковья Дмитриевна ответила: «Тяжело было в войну, но никто на жизнь не жаловался. Сейчас все хлеба досыта едят, а разговор один: тяжело жить!»
М. Котлов. «Прикамская новь», 2010 год.

ХиНа

Жительница г. Кирса Антонина Ивановна Царёва считает, что у неё было трудное и не очень счастливое детство. Видимо, есть на то свои причины.
– Я родом из Богородского района, – рассказывает она. – Семья у нас состояла из восьми человек: мать, отец, дедушка и мы – пятеро детей, мал мала меньше. Вокруг нашей деревеньки Стулово находились большие, необъятные поля. Жители занимались крестьянским трудом: растили и сдавали государству хлеб. Сдавать-то сдавали, а самим есть было нечего. Чтобы прокормить такую ораву, отец ещё сапожничал. Но большие налоги не позволяли нам выбиться из нищеты. А потом ещё тяжело заболел отец и три года перед смертью пролежал в постели. Мне тогда было всего семь лет. Мать уходила на работу в поле и брала с собой помощницу – старшую восьмилетнюю сестру, чтобы заработать лишний трудодень, а меня оставляла – присматривать за младшими сёстрами, братом и тяжелобольным отцом.
За три года у нас накопился огромный долг по налогам. Соседи успокаивали мать: мол, хозяин помрёт и долги спишут. Не списали, заставили нас продать амбар, скотину, вещи, а заплатить всё сполна. И дом наш от ветхости почти развалился.
Когда началась Великая Отечественная война, четырнадцатилетнюю сестру взяли учиться на тракториста. Но она заболела, и её потом отправили в Песковку на заготовку дров. В 1943 году меня мобилизовали на работы. В дорогу мать собрала две пары лаптей, портянки и пару караваев хлеба. Сначала я попала в Зуевку, а потом в Кирс, на завод.
Меня сразу определили в прокатный цех на загрузку чугунных слитков в плавильную печь. Слиток весил 101 килограмм. На подвесной тележке подавала их в печь, принимала обратно и отвозила к прокатному стану. Там раскалённые слитки раскатывали и резали на три части, которые опять подавались в стан. Со мной вместе работала крючочницей И.П. Ложеницына, из стана вытаскивали прокатанную сталь П.А. Волокитина, А.К. Симакова, К.Ф. Стяжкина. Потом мы клеймили полосы и складывали в стопу. В ту пору нам было по 15-16 лет, но спрашивали с нас как со взрослых. Работали по 12 часов и без выходных. Кроме того, зимой заготовляли дрова. Тяжело было, с ног валились от усталости, но не жаловались на судьбу. Работали на фронт, на Победу.
Закончив свой рассказ, Антонина Ивановна сказала несколько слов и о дне сегодняшнем: «Не пойму я нынешнее время и современную молодёжь. Молодые здоровые парни и девчонки не работают, а деньги на бирже получают. За что? Сами пьют запоем, а дети брошены и не кормлены. Почему безработицу развели, если кругом работы непочатый край?»
М. Котлов, «Прикамская новь», 2005 год

ХиНа

Трофим Иванович Лузянин родился в 1908 году в деревне Бородинское Кайского района в крестьянской семье. Он с отличием окончил школу I ступени в деревне Большая Горшковка и устроился работать на фосрудник, со временем окончил курсы трактористов, был мастером буровых установок.
Женился Трофим Иванович рано, в 17 лет, супруга его тоже работала на фосруднике в механическом цехе. Один за другим пошли дети, но к несчастью, первые две дочки умерли в младенчестве, ещё одна трагически погибла незадолго до войны.
К июню 1941 года в семье Лузяниных было две дочери и сын, которому не исполнилось и года. Трофим Иванович детей своих очень любил. Приходя с работы, первым делом брал их на руки, рассказывал, что интересного произошло за день. Его старшая дочь, Зинаида Трофимовна Карманова, которой в 1941 году было десять лет, вспоминает, что 22 июня, когда объявили о начале войны, взрослые были очень хмурыми и неразговорчивыми. Дети, конечно, не понимали, что произошло. А 14 августа отец, как обычно, ушёл на работу, но скоро вернулся. Оказывается, ему, как и другим, вручили повестку. В тот же вечер после быстрых сборов и торопливого прощания Трофим Иванович вместе с другими новобранцами ушёл на войну. Вместе с ним ушёл и его двоюродный брат Павел Петрович Лузянин. Провожали их всем посёлком, стоял невыносимый женский плач.
Вскоре от Т.И. Лузянина пришло письмо, в котором он сообщил, что их эшелон прибыл под Ленинград, где уже шли ожесточённые бои. В Рудничном тем временем открылся первый госпиталь для раненых красноармейцев, жена Трофима Ивановича пошла работать туда санитаркой. 14 сентября 1941 года ей сказали срочно бежать с работы домой. Когда она пришла, выяснилось,– принесли извещение, что Трофим Иванович Лузянин скончался от ран 31 августа и похоронен на Серафимовском кладбище в Ленинграде. Это была первая пришедшая в Рудничный похоронка. З.Т. Карманова вспоминает, что в избу битком набилось народу, все плакали. Вечером пришли комсомольцы, принесли подарки для вдовы и детей. Но было, конечно, не до подарков и гостей.
Всю войну матери пришлось из последних сил трудиться, чтобы поднять детей. Спасибо бабушке, маме Т.И. Лузянина, которая помогала снохе. Семья держала корову, сено возили на салазках, сенокосили бабушка да внуки. Матери нередко приходилось ходить по деревням, менять отцовские вещи на продукты. Отца-стахановца премировали за труд хромовой тужуркой, которую, как валенки и другую одежду, поменяли на муку. От непосильной работы мать в буквальном смысле надорвалась, её с большим трудом удалось устроить на лечение в п. Лесной. Но подорванное здоровье сказалось и после войны – мама прожила всего 64 года. Много раз к ней сватались женихи, но все получили отказ.
Вернувшийся с войны живым Павел Петрович Лузянин рассказал о гибели своего двоюродного брата. Трофим Иванович в первом же бою получил тяжёлое ранение в живот, но вытащил с поля боя свой пулемёт. В санитарный эшелон он ещё вошёл сам, а выносили его уже на носилках. Павел Петрович тоже был ранен в руку, в госпиталь они попали вместе. Трофим Иванович умер на операционном столе от большой кровопотери. Его похоронили в отдельной могиле, это уже потом погибших начали хоронить в братских могилах. Спустя годы одна из дочерей была проездом в Ленинграде, хотела побывать на кладбище, но там как раз шла реконструкция. В этом, юбилейном году, правнуки Трофима Ивановича Лузянина твёрдо намерены съездить на Серафимовское кладбище, поклониться могиле прадеда.
Н. Хитрова, «Прикамская новь», 2005 год.

ХиНа

Наш земляк Фёдор Егорович Кусков, участник Великой Отечественной войны, писал эти воспоминания десять лет назад, к предыдущему юбилею Победы. Тогда они не были напечатаны, но и сегодня записки Ф.Е. Кускова не потеряли своей актуальности. Фёдор Егорович ушел из жизни в декабре 1997 года, и сегодня его воспоминания являются своеобразным завещанием нынешнему поколению. Это живое слово солдата, перенёсшего все тяготы военных лет.

Нас, призывников довоенных лет, воспитывало поколение, прошедшее гражданскую войну. Защищать Родину учили не на словах, а на деле – ещё до войны создавались учебные пункты по месту жительства, где были организованы стрельбы из боевой винтовки и изучение её материальной части, учёба обращения с гранатой и пулемётом, сдача норм на значки «ГТО» и «Ворошиловский стрелок», обучение навыкам по оказанию санитарной помощи. Все это пригодилось мне при призыве в 1939 году на погранслужбу в Забайкалье.
А потом началась война. Мы с одним из моих однополчан – Романом Сидоровичем Стениным прошли от Забайкалья до Курской дуги, а затем до Берлина и Праги. Хочется рассказать об одном эпизоде нашей армейской жизни. В конце января 1943 года наш эшелон прибыл на станцию Набережная близ города Ельца. После высадки из вагонов нам выдали по 4 сухаря и с этим «пайком» отправили пешим строем на передовую линию фронта, до которой было 250 км. К фронту мы шли через сёла и деревни, население которых подкармливало нас картофелем, капустой и другими продуктами, всем, кроме хлеба, которого у самих не было. По прибытии на передовую мы не получили ни грамма пищи, так как за нами не был направлен транспорт с питанием. Пришлось проявлять солдатскую смекалку. Население прифронтовой полосы было эвакуировано в тыл, а дома и хозпостройки разобраны на оборонительные сооружения. На подворьях жители закапывали в землю свои пищевые припасы (сахарную свёклу, горох и др.) в надежде по возвращении откопать их. Так вот солдаты при помощи железных прутьев нащупывали в земле эти «тайники» и тем питались, чтобы не только выжить, но и выстоять, удержать оборону. Питаясь горохом и сахарной свёклой, наша 106 стрелковая дивизия, в последствии названная Забайкальской, полтора месяца продержалась на линии огня, отбивая атаки врага. Голод, холод и тяжёлые окопные условия привели к заболеванию тифом. Подобные трудности перенесли тысячи фронтовиков, но, несмотря на фашистскую агитацию через громкоговорящие радиоустановки вблизи передовой, лишь единицы не устояли и перебежали к немцам.
Фронтовики годами жили в окопах и землянках. Перенесли голод, холод, авиабомбёжки, разрывы снарядов и мин. Негде было просушить шинель, обувь, портянки, не говоря уже о помывке в бане. Война – поистине мясорубка! Лилась рекой кровь молодых ребят, уничтожался генофонд нации. Но трудности военных лет мы, фронтовики, воспринимали как само собой разумеющееся. И после победы фронтовики, несмотря на утрату здоровья, ещё по 30-40 лет трудились на производстве и сельском хозяйстве.
Однако уже через пару лет после Победы были частично отменены льготы для участников войны. Сначала отменили выплаты за боевые ордена и медали, у части фронтовиков сняли группы инвалидности, о ранениях и контузиях не вспоминали. Боевые знаки отличия не стали знаками уважения, поэтому фронтовики перестали их с гордостью носить и даже отдавали детям на игрушки. Думается, кому-то хотелось умалить заслуги награждённых. Год за годом отдаляясь от военных лет мы, бывшие фронтовики, с болью в сердце вспоминаем о своих боевых товарищах, полёгших на поле брани. В День Победы ежегодно посещаем братские могилы и возлагаем цветы. Наше поколение прошло такую школу воспитания, о которой грех говорить плохо. Не будь строгой, но не палочной дисциплины (как кое-кто теперь пытается представить) мы не справились бы со злейшим, до зубов вооружённым врагом.
Ф. Кусков.

ХиНа

Отец Надежды Алексеевны Коноваловой ушёл на фронт, когда она была совсем маленькой. И не вернулся. У дочери не осталось даже воспоминаний об отце, только горечь невозвратимой потери.

Отец! Я никогда не писала тебе писем. Когда я родилась, шёл 1941 год и ты находился в самом пекле войны – среди защитников Москвы. Впервые мы встретились, когда ты после ранения и госпиталя ненадолго приехал домой. Конечно, я ничего не запомнила. Когда тебя снова провожали на фронт, ты взял нас с сестрёнкой на руки, чтобы попрощаться. Трёхлетняя сестрёнка вцепилась в тебя и подняла ужасный рёв. Присутствующие на проводах женщины сделали вывод, что не к добру ребёнок так убивается. К сожалению, они не ошиблись.
Вскоре пришла «похоронка», в которой сообщили, что «Хорошев Алексей Матвеевич погиб смертью храбрых в боях за социалистическую Родину. Место захоронения – Смоленская область». Как часто мне хотелось поговорить с тобой, рассказать, как мы тебя ждали! Мы надеялись, что однажды откроется дверь и войдёшь ты. Мама больше не вышла замуж и сама поднимала нас с сестрой.
Я горжусь тобой, отец. Вы, защитники Родины, освободили родную землю от фашистов, благодаря вам мы почти полвека после Великой Победы жили спокойной уверенной жизнью. Конечно, нам было нелегко, наше поколение выросло без отцов, мужчин не хватало. Благодаря самоотверженному труду женщин и детей страна поднималась из руин. Но это было время романтиков, время великих народных строек, мы открывали космос и праздновали величайшие научные достижения. Мы по праву гордились своей страной.
Когда ты уходил на войну, Рудничный был обыкновенным рабочим посёлком с деревянными домами и дорогами, по которым трудно было пройти после дождя. Ты не увидел, как он постепенно превращался в благоустроенный, уютный, с асфальтированными дорогами посёлок городского типа.
Отец! В стране, которую ты защищал, теперь всё по-другому – другой общественный строй и другая мораль. Разрушается наш некогда уютный посёлок. Не работает фосфоритный рудник, с которого ты добровольцем уходил на фронт.
По традиции в День Победы мы – ваши дети, внуки, правнуки приходим к памятникам и обелискам, на ваши могилы, чтобы исповедоваться перед вами, рассказать о своём и попросить прощения за то, что мы не сумели сохранить великую державу, за которую вы отдали свои жизни. Четверо мужчин из нашей семьи ушли на войну с фашистами. Никто не вернулся. Твой брат, Павел Матвеевич Хорошев пропал без вести где-то под Москвой в самом начале войны. Муж твоей сестры погиб на Курской дуге, твой дядя пропал без вести… Я пыталась найти твою могилу, писала по адресу, указанному в «похоронке». Пришёл ответ, что там есть братская могила с обелиском, но твоей фамилии на нём нет – обещали выбить. Надо бы съездить, поклониться, да всё дела, дела… Прости!
Н.А. Коновалова, п. Рудничный.

ХиНа

Леонид Геннадьевич Цалов ушёл добровольцем на фронт после 9 класса, и прослужил в армии 9 лет.
«Всей душой я рвался на фронт. Стоит ли говорить о том, что все мы росли большими патриотами, хотели защищать Родину от врага», – вспоминает он. Закончив авиационно-техническое училище, юноша был направлен в запасной авиаполк под Горьким, обслуживал истребители «Ла-5». Затем его перевели в полк особого назначения под Москвой, где он работал техником по обслуживанию самолётов командира эскадрильи Кашникова, Героя Советского Союза полковника Лебедева, майора Кирсанова. Леонид Геннадьевич гордится тем, что на его самолётах лётчики всегда возвращались на родной аэродром. С 1946 по 1948 г. Леонид Геннадьевич служил на аэродроме в Люберцах, участвовал в подготовке к воздушному параду на Красной площади. Ему посчастливилось обслуживать самолёты Героя Советского Союза Ткаченко, дважды Героя Лаврененко и трижды Героя Покрышкина. С 1948 по 1950 г. Л.Г. Цалов служил в Армавирском высшем авиационном училище.
С 1953 г. работал учителем физвоспитания в г. Майкопе, затем в Кирсе. До выхода на заслуженный отдых Леонид Геннадьевич преподавал физкультуру и военное дело в Кирсинской средней школе № 3, его педагогический стаж 42 года. Л.Г. Цалов награждён Министерской грамотой РСФСР, 14 медалями, орденом Великой Отечественной войны. Леонид Геннадьевич активно участвовал в спортивной жизни города и района.
Один из учеников в статье «Солдат, который не стрелял», помещённой в газете «Прикамская новь», писал: «Война – это всегда страшно, бесчеловечно. Но победили не вожди и герои, а народ, простые солдаты».
В начале мая ветерану Великой Отечественной войны и педагогического труда Леониду Геннадьевичу Цалову исполняется 80 лет. Совет ветеранов войны и труда поздравляет юбиляра с днём рождения и 60-летием Победы!
Н. Русских. »Прикамская новь», 2005 год.

Судьбы, опалённые войной

Кто сейчас на конференции