Текущее время: 28 мар 2024, 11:39

Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 556 ]  На страницу Пред.  1 ... 51, 52, 53, 54, 55, 56  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 15 апр 2015, 12:47 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
Отцовские уроки

…Папа мой был неграмотным. За 85 лет жизни ни одного класса не окончил и ни одной книжки не прочитал. Но это не помешало ему вырастить четверых детей.
Отец чаще других напоминал мне: «Учись, Валька, учись». Уроки отца были необычные и носили целенаправленный характер, запомнились на всю жизнь, оставив в моей душе неизгладимый след. Папа любил трудиться и этого же требовал от нас. Бывало, придёт кто-либо за чем-то к отцу, тот быстро отыщет нужное, подаст и добавит: «Иди с богом, иди, мне некогда с тобою разговаривать, работы много». Умер он, так и не переделав всей своей работы, а я усвоил его основной урок – любовь к труду.

Обычно утром отец уходил на работу. Мне и брату давал задание, что сделать по хозяйству. Работу, выполненную нами, проверял, оценивал. Так наш труд превращался в нужную обязанность. Отец работает, и мы работаем, а не только бегаем. Труд постепенно стал привычкой. Мы иногда спрашивали у отца: «А сегодня, папа, что надо сделать?». Появились интерес, увлечённость, удовлетворение от выполненной работы. Так я усвоил следующий отцовский урок – умение видеть результаты своего труда.
Ещё один урок заключался в том, чтоб начатое дело обязательно доводить до конца. Лучше не начинать работу, чем начать и бросить на половине. Отец не любил этого и ругался, а иногда и наказывал, когда я и мой брат так поступали. Кроме этого он следил, чтобы мы, попользовавшись вещью, возвращали её на место. Мы же, следуя ребячьей натуре, частенько не выполняли отцовские требования и принимали заслуженное наказание как должное. Обычно после двух-трёх шлепков или незлого подзатыльника отец успокаивался так же быстро, как и закипал. Всё входило в своё русло, будто ничего ни с кем не произошло. Конфликт считался исчерпанным.

Я трудился вместе с отцом и многому научился при строительстве дома, в работе с землёй, при заготовке сена, при сборе грибов и ягод и в других семейных делах. Воспитание и передача отцовского опыта проходили сами собой. Сейчас подобное редко встретишь, так как и условия жизни другие, и взаимоотношения родителей и детей изменились не в лучшую сторону.
При любой работе, учил меня отец, необходимо крепко подумать, как сделать её лучше и как, по его словам, проявить смекалку. В то время я часто полагался на силу. Отец морщился, когда я переворачивал бревно руками без рычага или топора, и всегда подсказывал, как легче и проще выполнить работу. «Подумай, – говорил он, – как расколоть чурку на дрова, чтобы поленья не разлетались по сторонам и удары были такими, какие требуются для этих чурок». Перед заготовкой леса на дом отец выспросил меня о фазах луны и только после этого определил сроки рубки.
Бывало, папа подойдет к облюбованной сосне на Рыбьем бору, несколько раз постучит по стволу, снимет лыску с коры, заглядывая вверх… Я стою и жду, когда он закончит свою «прикидку». Иногда терпения не хватает, говорю: «Чего смотришь? Нам надо сотню деревьев заготовить. Любое дерево пойдёт». «Любое? – переспрашивал отец. – Нет. Прежде чем валить, я должен подумать и прикинуть, где ему место определить, в каком ряду, в какой стене. А ты ничего не делай с бухты-барахты. Думай и не скупись на подготовительные работы». Потом я убедился в его правоте, когда привезённый лес сгруппировали по определённому назначению. Работать удобнее, и дело спорилось.

А сенокос? Лишь спустя многие годы, я понял истинное значение отцовских слов: «Время-то сенокосное». Понял сам цену времени, когда подкошенная трава раза два-три попадёт под дождь и приходится метать стога из недосушенного сена в надежде на последующую перемётку. «Косить, – говорил отец, – работа тяжёлая, нужна не только сила, но и смекалка, и умение правильно наладить косу». У меня это не сразу получилось. Часто ломал косовище, да и коса не выдерживала. Отец молча ладил, поправлял, отбивал, учил: «Ты чувствуй, как коса идёт по траве. Смотри на прокосы, как трава ложится и чисто ли бреет коса». Сам же покосит, покосит, остановится, вытрет лезвие травой, поточит, полюбуется своей работой и опять равномерно машет. Коса играет в руках отца, работа ладится, душа и сердце радуются.

Время вносит свои коррективы в жизнь каждого человека. Уходят из жизни родители, остаются дети, которые, в свою очередь, тоже становятся родителями. Так из поколения в поколение передаётся жизненный опыт. Чем дальше год смерти отца уходит от меня, тем глубже в сознании оседают отцовские уроки. Как ни странно, но на протяжении тридцати лет после его кончины время от времени у меня возникала потребность поговорить и посоветоваться с отцом. Это, к сожалению, невозможно…

В. Пеплов, п. Рудничный. «ПН», 2002 год.

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 16 апр 2015, 09:14 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
Смородина у дома

Писать об учительнице ученику, которому под восемьдесят лет, совсем непросто. Но я всё же хочу рассказать об учительнице Серафиме Степановне Горшковой. Я впервые встретился с нею, будучи учеником десятого класса, где она преподавала немецкий язык. Тогда шёл 1942 год. С тех пор прошло много лет. Мы оба давно на заслуженном отдыхе, живём в одном посёлке, часто созваниваемся, чтоб обменяться мнениями о жизни и о делах родной школы.

Родилась Серафима Степановна в 1921 году в Лойно. Семья была большая, сейчас из всех остались в живых лишь трое. В 1942 году Серафима с отличием закончила Кировский педагогический институт и начала работать учителем немецкого языка в Рудничном. В местной в школе она преподавала более сорока лет, а также трудилась в вечерней школе рабочей молодёжи и в школе для осуждённых учреждения ОР-216/3. Работа Серафимы Степановны была оценена по достоинству. С.С. Горшкова не раз награждалась почётными грамотами, имеет Знак победителя соцсоревнования и шесть медалей, среди которых “За трудовое отличие”, “За доблестный труд” и “Ветеран труда”.
Теперь у Серафимы Степановны своя большая семья – трое детей, пятеро внуков и любящий муж. Живут супруги в Рудничном на улице Пролетарской. Рьяный пёс на цепи за калиткой у конуры, небольшой водоёмчик, деревенский колодец с крышкой и бадейкой на шесте. Обширная постройка из двух изб, за окном черёмуха и осенние цветы, из-за штакетника выглядывают кусты смородины. Я пришёл сюда, чтобы поздравить хозяйку с Днём учителя и расспросить её о жизни.
Серафима Степановна провела меня в комнату. На столе я заметил газеты и различные книги. “Что выписываете из периодики?” – “А вот, пожалуйста, смотрите. “Прикамская новь”, “Вятский край”, “ЗОЖ”, “Всем”… Думала, уйду на пенсию и займусь чтением. Но всё не успеваю прочитать, хотя и стараюсь”.
По словам Серафимы Степановны, дом строили сами в 1953 году, здесь удобно, всё под рукой. “А теперь, – продолжала хозяйка, – стало тяжелее, муж болеет, мне одной приходится со всем управляться. У нас ведь овцы, поросёнок, куры, да ещё собаки и кошка. Вот так и живём”. “А какие у вас увлечения, что любите?” – поинтересовался я. “Анекдоты, — усмехнулась Серафима Степановна, — и газеты. Всем интересуюсь, но особых увлечений нет, что успеваю, то и делаю”.
Я рассмотрел любезно предоставленные хозяйкой документы и коробочку с медалями. Вспомнилось, что она никогда их не носила, даже наградной планочки нет. Завидная скромность… Поинтересовался, как Серафима Степановна оказалась в Рудничном и у кого училась педагогическому мастерству. “Очень просто. После института направили меня в распоряжение Кайского РОНО, хотели устроить в Лесной или в Кай, но мест не было. И тут меня пригласил в Рудничную школу её директор Пётр Михайлович Столбов. А мастерству училась у Таисии Васильевны Мошниной, у Алексея Алексеевича Лебедева и у самого Петра Михайловича. Совершенствовать знания по немецкому языку помогала Екатерина Ивановна Келлер, немка, репрессированная из Поволжья”.
Да, знание иностранного языка Серафимы Степановны было на высоком профессиональном уровне. Не зря многие в посёлке считали её чистокровной немкой и не верили, что она русская. А у педагогов, перечисленных С.С. Горшковой, я учился и сам, знаю их грамотность и мастерство.
Высокая требовательность и добросовестное отношение к работе, принципиальность и самоотдача отличали Серафиму Степановну и переходили в сердца других людей. “Что бы вы пожелали нынешним педагогам?” – спросил я. “Терпения. Я ценю навыки преподавания советской школы. А сейчас, как мне кажется, в школах низкая требовательность.” – “А вы пошли бы работать учителем сейчас, если бы вас пригласили?” – “Пошла бы”, – ответила Серафима Степановна.
В. Пеплов, п. Рудничный. «ПН», 2002 год.

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 16 апр 2015, 20:58 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 09 июл 2010, 18:47
Сообщения: 10064
ХиНа писал(а):
Человек медведю – начальник

Историю эту рассказал мне один знакомый. Ему можно верить. История, что называется, взаправдашняя и произошла совсем недавно, хотя ни имени героя происшествия, ни местности, где это случилось, названо не было.

Итак, один большой кировский начальник решил устроить себе отдых на природе. Какое развлечение больше по сердцу настоящему мужику? Охота, конечно. И вот однажды, вскинув на плечо подаренное охотничье ружьё, большой кировский начальник отправился в сельскую местность. Решил поохотиться на медведя.
Тамошние охотники приняли его в свою компанию. Кому захочется связываться с руководством из-за пустяков? Приспичило начальнику медведя подстрелить – его дело. Тем более что держался большой кировский начальник хоть и чуть покровительственно, но довольно просто, никому особо поучениями не досаждал, не рассуждал, как нам обустроить Россию. В общем, нормальный мужик, решили охотники. Правда, всю дорогу он рассказывал, как, бывало, охотился, как ему всегда везло и какие трофеи домой привозил. Но это бог с ним, все охотники таким краснобайством помаленьку грешат.
Ладно. Вышли из деревушки, добрались до места, разбили бивуак. Потом начали обустраиваться – каждый выбрал себе место, где удобнее медведя поджидать, когда того из логова выгонят.
Наш большой кировский начальник устроился на дереве. Другими словами, засел на берёзе. А берёза, надо заметить, была какая-то гнутая и заковыристая. Из земли выпирала сразу двумя стволами, подобно латинской букве «V». Да и выше тоже ветви рогатками торчали во все стороны.
Начальник на этих верхних рогатках соорудил себе небольшой помост, доски настлал, всё честь по чести. Уселся, головой по сторонам вертит, вбирает полной грудью лесной воздух. Ждёт.
А медведя тем временем выгнали. Медведь, встревожась, прёт через кусты. И вот начальник неожиданно для себя – ну, не думал он, что так скоро всё случится, — видит, как на полянку выскакивает огромная бурая скотина и несётся прямиком к берёзе.
Начальник немного струхнул, но выстрелил почти без промедления. Однако, поскольку руки у него от волнения подрагивали, наповал он медведя не уложил.
И дальше такая картина. Рассвирепевший – с точки зрения начальника – медведь, дикий, ослепший от ярости, врезается в берёзу и прочно застревает меж двух стволов. Невольно попал в западню.
Страшный медвежий рык огласил окрестности. Медведь, перепугавшись, начал рваться из ловушки – туда, сюда, ни в какую. Берёза, само собой, ходила ходуном. И вдруг этот звериный рёв перекрыл ещё более ужасный вопль, потому что на несчастного перепуганного медведя сверху упал ещё более перепуганный большой кировский начальник.
Какое-то время они барахтались, то перекрикивая друг друга, то завывая в унисон. Затем начальник кое-как съехал с медведя на землю и понёсся в лесные безбрежные дали. Если вы думаете, что бежал он молча, то ошибаетесь. Большой кировский начальник по пути верещал так, что всю живность в чаще, без сомнения, разом хватил кондратий. Эту «охотничью песню» слышно было за три километра. В общем, в тот день в лесу царила настоящая веселуха.
Место бивуака начальник проскочил, даже не заметив. Он прискакал в деревушку в растерзанном виде и растрёпанных чувствах. По дороге он не только избавился от ружья, но и сбросил всю одежду, чтоб легче было бежать. Жители деревушки, увидев большого кировского начальника в одних трусах и носках, сомлели от страха. Ещё бы – отвечай потом за него…
Скоро вернулись и остальные охотники. Охота была прервана до лучших времён. К вечеру начальник пришёл в себя, приняв самогонки внутрь и наружно. Утром он глядеть стал твёрже, почти уже не заикался и поэтому сумел более-менее внятно объяснить, что на него напал медведь и чуть всего не изуродовал.
Больше всего было жаль ружья. По этой причине мужики решили пошерстить в лесу – может, найдут ружьё и одежду. Пошли все дружно. Один лишь начальник отказался. Сказал, что хватит с него приключений.
Всё нашли – и оружие, и сброшенные тряпки. А на берёзовой поляне обнаружили и околевшего медведя. Он по-прежнему торчал меж стволов, так и не сумев выбраться. Самое интересное в том, что пуля его не задела – прошла стороной. Отчего же тогда, спросите вы, окочурился мишка? Помер он – уж простите за физиологию – от простого поноса. И от испуга, надо полагать; не выдержал стресса и давления, оказанного на него большим кировским начальником…

Л. Прохоренко. «ПН», 2002 год.

ХиНа. Как печатался этот рассказ? Я пока читала. - с дивана сползла.... :D


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 16 апр 2015, 21:28 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 15 сен 2010, 15:13
Сообщения: 6182
:dash пальчиками по кнопочкам.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 17 апр 2015, 10:19 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
Корень гидаевский

Однажды, проходя мимо усадьбы, я спросил у хозяйки: “Что за дерево у забора?” “Это клён, — ответила она. – Старые хозяева за ненадобностью его спилили. Теперь ежегодно за лето вырастают побеги до двух метров. Мы их срубаем, а они вновь растут. Пять лет продолжается единоборство с клёном”. – “А зачем рубить? Корень живуч в родимой земле”, — ответил я.
В Гидаеве давным-давно жил Данил Михайлович Помосов с супругой Пелагеей Спиридоновной, урождённой Ушаковой из д. Ушаково. Жили не тужили, так как любили трудиться на земле, а за труд земля сторицей благодарила земледельцев. Данил держал двух лошадей. На одной работал, другая – отдыхала, по-хозяйски к ним относился – берёг. В хлеву две коровы, полдюжины овец. В семье пятеро детей: четыре дочери – Анна, Татьяна, Мария и Екатерина – и сын Фёдор. За всеми надо присмотреть, обуть, одеть, накормить. Раньше в крестьянских семьях много было голопузиков, не то что сейчас – и один считается обузой.

Данил Михайлович – коренной житель земли гидаевской. Здесь жили его отец, дед и прадед. Занимались хозяйством, любили землю и крестьянский труд. Данил усадьбу содержал в исправности. Всё что-нибудь строил, перестраивал, благоустраивал в доме. Без дела не сидел. По словам дочери Анны, “человек деятельный и беспокойный”. Кроме всего прочего, у Данила была коммерческая хватка. Бывало, съездит в Омутнинск, накупит гребешков, платочков и прочих товаров, привезёт в Гидаево и продаст бабам.
В тридцатые годы его, как самого зажиточного на селе человека, признали кулаком, выдернули из семьи и увезли неизвестно куда. А жена и дети остались. Обезглавленная семья – как спиленный клён с неокрепшими отростками. Потом Пелагею Спиридоновну с пятью малыми детьми выслали на Урал. Старшей дочери Анне – десять лет, младшему Фёдору – два года. Знать, здорово “проштрафился” Данил перед властью, раз его семья тоже подверглась ссылке. В то время как кайских кулаков Куницыных, Черницыных, Сосниных, Сургутовых выселяли значительно ближе – на Скачок, гидаевскую семью отправили за тридевять земель.
Дочь Анна вспоминает: “Ехали до станции на телеге по грязной дороге, небольшие узлы с багажом, на нас кое-какие одежонки, на ногах лапти. В ссылке жили в землянках по сто пятьдесят человек в каждой. Пищу готовили на круглых печках, сделанных из бочек. На работу в лес возили на машинах. Недалеко от землянок — река Урал.

Трудно жилось Пелагее с такой оравой. Однажды от безысходности она попыталась утопиться, но дочери помешали матери, и этого страшного события не произошло.
В ссылке они находились чуть больше года. На их счастье приехал к ним дедушка Спиридон Егорович Бекетов (самый грамотный человек на всю гидаевскую округу), вы-хлопотал в соответствующих инстанциях документы на освобождение и увёз горемычную дочь с малыми детьми обратно в Гидаево, в свой дом. Как ему это удалось? Отыскал Данила, заручился у него бракоразводными документами, на основании которых и вызволил дочь из ссылки.

В доме предков (правда, перестроенном и облагороженном) сейчас живёт Фёдор Данилович с супругой. Татьяны, Марии, Екатерины давно на свете нет. Анна живёт одна в деревне Горевка, недалеко от Рудничного.
Я побывал у неё. Дом старый, полуразвалившийся. Одна половина нежилая, окна заколочены. У порога меня встретила высохшая, невысокого роста старушка с доверчивым взглядом и чистым лицом. Мой приход для неё оказался неожиданным. Мы познакомились и разговорились. “А я знал твоего мужа, заядлый рыбак и охотник был. Вот уж он покормил тебя рыбой”, — пошутил я. “Ой, не говори, он не только меня кормил, но и весь Рудник,” – на шутку шуткой ответила Анна.
Я снял пальто, прошёл в избу. Простое убранство. На столе около электроплитки среди кухонной посуды лежали лекарства – спутники пожилого человека.
Анне Даниловне уже более восьмидесяти лет. Она с большим трудом передвигается по комнате. Медсёстры из больницы ей оказывают медицинскую помощь на дому, а хлеб и продукты приносит сосед.

Анна рассказала о себе. В школе училась только четыре зимы. Приехал в Гидаево старший агроном Илья Акимович Хорошев. Вскоре познакомилась и с его братом Михаилом. На пятнадцатом году выскочила замуж за Михаила и переехала жить в Горевку. Всю жизнь проработала в колхозе «Юность». «Муж в колхозе мало работал, больше охотился да рыбачил, – вспоминала Анна, – за это и поругивал его свёкор, может, за это и получил он кличку Махно».
С мужем Анна жила в согласии. Долго детей у них не было. Потом родилась дочка Тамарочка. Вся в отца, чернявенькая, кудрявая. Порадовала родителей полтора года и умерла. Попереживали Михаил с Анной, похоронив дочь, и решили взять из детдома приёмного сына. Поехали в Рудничный в 1948 году и усыновили Виктора, сироту. Вырастили, воспитали, выучили. Виктор получил высшее образование и почитает Анну как родную мать. В гости приезжает из Перми, помогает дрова заготовлять на зиму. Жена у него учительница. Есть у Анны два внука, Вова и Серёжа, и внучка Настенька. Они наполняют радостью и гордостью престарелого, больного человека.

Анна пригласила меня в комнату. Я долго смотрел семейные фотографии в застеклённых рамках на стене. Рядом с этими фотографиями портреты Ленина на фоне Днепрогэса и Сталина во весь рост в парадном костюме генералиссимуса. Сталинский портрет у Михаила Акимовича не однажды просили или продать, или подарить. Никому не отдал. Михаил ценил этот портрет и оставил его на память жене.
В тридцатые годы, как рассказывала Анна, в Горевке сначала создали коммуну. Её организатором и первым коммунаром был Иван Арсентьевич Фролов. Коммуна объединила хозяйства единоличников из Горевки, Русановки, Возжаевской, Бардинской, Хомяково. Работали на совесть, держали скот, выращивали зерно и овощи. Была своя звероферма чернобурых лисиц, за которой ухаживал зверолов Павел Иванович Утёмов. Звероферма, по словам Анны, приносила большой доход в колхозную казну. Построили в Горевке ветряную машину, которая подавала воду на ферму. Появились и первые картофелекопалки, которые не протрясали картофельное гнездо на металлических транспортёрах, а откидывали его на полтора-два метра в сторону. Я в первые годы войны с интересом смотрел на такое “чудо техники”, собирая картошку во время уборки урожая.

Анна с удовольствием рассказывала мне о своей работе и о жизни. Необидчивая Анна по своему характеру, неозлобленная и не хочет неприятностей для людей, а сама страдает от болезни и своей немощи. “Анна, — спросил я, — ты поехала бы жить к брату в Гидаево?” – “Поехала бы, — ответила она, — да ведь он сам больной. У него хозяйство, надо управляться, а я буду для его семьи обузой. Мне не хочется мешать им. Да и уезжать отсюда не хочется. Я корнями приросла к этому месту. Как ни говори, всю жизнь здесь прожила”.
На глазах старушки заискрились слёзы. Вот такая суть: поехала бы, да не буду обузой, в Горевке буду помирать. Отросток от некогда срубленного клёна здесь обрёл родимую землю.
С грустными думами я покидал Анну. Думал и удивлялся душевным качествам людей старой закалки, простоте и бескорыстности. Сама будет страдать, но близкому человеку хлопот не прибавит.

В. Пеплов, п. Рудничный. «ПН», 2002 год.

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 22 июл 2015, 12:48 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
История пани Войцеховской

Эта история случилась давно, очевидцев почти не осталось. А те, что остались, рассказывают о случившемся по-разному. Но история показалась мне интересной, и я собрал всё, что слышал от людей, знавших обычную крестьянскую семью Бабиковых, некогда жившую в деревне Бабиково Баталовского сельсовета.

Лазарю Егоровичу и его супруге Ольге Васильевне вместе пришлось пережить коллективизацию. Они в числе первых вступили в колхоз имени 17 партсъезда, работали на земле. Лазарь был бригадиром, а Ольга – рядовой колхозницей. В семье подрастали сын Василий и дочь Валентина.
Неожиданно для всех началась Великая Отечественная война. Лазарь Егорович был мобилизован на фронт и погиб, защищая Отечество, в апреле 1942 года.
Ольга Васильевна, оставшаяся вдовой с двумя детьми на руках, продолжала трудиться в колхозе. И однажды в её жизни произошли перемены, которых она не ожидала. Как-то к ней заглянул бывший товарищ её погибшего мужа. Увидев, как трудно живётся семье товарища, он решил помочь его вдове и детям. Сам он работал в одном из лесных посёлков мастером леса. В то время единственной возможностью выехать из колхоза была работа на лесозаготовках, и Ольга решила её использовать. Товарищ мужа помог ей с жильём и работой – она устроилась рабочей в столовую.
Здесь, в лесном посёлке Ольга познакомилась с репатриированным поляком и постепенно решила связать свою судьбу с этим человеком. После войны репатриированным разрешили вернуться на родину, и Ольга приняла решение уехать в Польшу вместе со своим новым мужем Войчиком Войцеховским, у которого во время войны умерла жена, оставив троих детей. Ольга заменила им мать.
В первые годы после своего отъезда Ольга Васильевна иногда присылала письма из Польши своей бывшей соседке Марии Васильевне, в которых сообщала: «Живём хорошо, всё образовалось, меня здесь приняли хорошо. У нас большое хозяйство – пять коров и пять лошадей. Теперь я пани Войцеховская, а мои дети – Василий и Валентина Войцеховские…»
А потом письма приходить перестали. Шли годы, и эта история подзабылась. Но в Рудничном жил уроженец деревни Мордвино Баталовского сельсовета В.И. Карманов. Валентин Иванович был одногодком Василия Лазаревича, они дружили с раннего детства, сидели за одной партой в Баталовской школе.
В.И. Карманов работал на фосруднике. Предприятие в послевоенные годы наращивало производственные мощности, и требовалось много техники. Часть оборудования поступала из-за рубежа. Однажды поступили два погрузчика из Польши, их нужно было получать в торговом представительстве Польши в Москве, и в столицу послали В.И. Карманова, который по каким-то, не зависящим от него, причинам задержался на двое суток и к назначенной дате не успел.
Наконец, приехав в Москву и встретившись с представителем польской фирмы, поставившей погрузчики для ВКФР, Валентин Иванович удивился: уж очень был похож поляк на его друга детства Василия. Да, нет, наверное, какая-то ошибка?! Но и поляк внимательно всматривался в лицо В.И. Карманова, который не выдержал и спросил: «Вася?» – «Валя?!» Они обменялись крепкими рукопожатиями, обнялись и даже прослезились. Оказалось, что Валентина стала учителем русского языка и учила польских ребятишек в школе. Василий был женат, в его семье подрастали двое детей. Валентин Иванович предложил посидеть в ресторане, поговорить, но Василий Лазаревич извинился: «К сожалению, не могу, надо срочно выезжать – мы деловые люди. Вот если бы ты приехал вовремя…» На этом они и расстались.
В.И. Карманов стал одним из лучших работников ВКФР, орденоносцем. До самой смерти он оставался честным, достойным уважения человеком. А как сложилась судьба В.Л. Войцеховского – неизвестно.

Валентин Бабиков, п. Рудничный.

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 14 авг 2015, 13:21 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
Победители

Я – геолог. По призванию, по образу жизни, по специальности, наконец, по дате рождения (родился в первое воскресенье апреля, а через двенадцать лет в этот день стали отмечать День геолога). До сегодняшнего дня, через все годы, страны и катаклизмы пронёс любовь и верность маленькой точке на карте – Пелесу! Храни Господь всех его детей!

Я бился в ужасе и изо всех своих пятилетних сил пытался вырваться из крепких рук отца. Мне во что бы то ни стало нужно было спрятаться от этого неизвестного, огромного, воняющего и пронзительно вопящего чудовища! Оно было громогласное, изрыгающее оглушительно шипящие облака густого то ли пара, то ли дыма, лязгающее множеством огромнейших красных колес – ничего удивительного в том, что я потом заикался почти до самой школы. Заикание могло быть и более сильным, но мой детский организм был уже достаточно закалён всевозможными шухерами, ночными сиренами и сонными воплями исковерканных людских судеб.
Сморённый от долгой тряски в кузове грузовика, в котором поспать не было совершенно никакой возможности по причине в хлам разбитой дороги и твёрдых углов перевозимых коробок, от которых надо было уворачиваться, я видел какие-то сны, лежа на груде узлов и мешков с одеждой, сваленных в кучу у вокзальной ограды столицы Усольлага – Соликамска. Видимо, сны были настолько интересны, что подкатившего накатом паровоза я не услышал, но внезапный дикий рёв паровозного гудка, сопровождающегося выпусканием не менее громко шипящего пара, заставили вибрировать деревянный Соликамский перрон, а не только детские косточки.
Отец не мог решить, то ли прижимать меня сильнее, то ли уже выпустить, и, глядя в его растерянное лицо, мне ещё больше хотелось спрятаться! Тем более, что я знал самое безопасное место в этом мире! И я изо всех сил бился в крепких отцовых руках, чтобы срочно спрятаться туда… Туда, где в полусумраке тебя обволакивает тепло и родной запах… Туда, где тебя никто не достанет… Туда, где не страшен не только смотритель или наглый вседозволенностью вертухай… Да что уж, там не страшен был сам «кум» и гражданин-начальник полковник Юшман.
Ах, как долго мать не могла отучить меня от этой привычки при любом «атасе» забиваться в это безопасное место! А ведь не робкого десятка я уже был к этому возрасту и, при необходимости, запросто мог впиться зубами любому и куда ни попадя, хоть в горло. Окружающий мир диктовал свои правила, из которых самое главное было – выжить!

А началась моя долгая дорога по ухабам жизни, вернее ещё не началась, а была заложена, предопределена ещё в военном 1942 году. Именно весной этого года восемнадцатилетнего, невысокого, с рыжими вьющимися волосами парня, тринадцатого ребёнка в семье, выхватили из маленькой вятской деревушки, в срочном порядке выучили военному делу и направили в едва ли не единственную в то время десантную бригаду в звании ефрейтора и в должности ротного санинструктора. Все свои четыре боевых вылета он совершил на Карельском фронте. В третьем бою был жестоко контужен, но уже через два госпитальных месяца в составе своей роты был десантирован для взятия г. Мозельска при наступлении на Карельском фронте. Этот бой оказался для отца последним, как он сказал в редкие минуты откровений: «…а приземлился я уже без ступни». Уже только в последние годы я выяснил некоторые обстоятельства того боя, за который отец был награждён орденом «Отечественной войны второй степени». «…Будучи раненным в ногу, ефрейтор Иванцов Л.В. самостоятельно сделал себе перевязку и, истекая кровью, продолжал выполнять воинский долг, вынося с поля боя и оказывая медицинскую помощь бойцам своей роты…». Даже и не представляю, сколько бойцов можно вынести на себе с оторванной ступнёй правой ноги… Десять? Пять? Даже если одного, он уже совершил подвиг!
Потерявший вместе с правой ступней сознание, отец был вывезен сначала во фронтовой госпиталь, где ему обровняли косточки и зашили, а затем, по причине начавшейся гангрены, дальше – в тыловой… и ещё дальше…. В каждом новом госпитале ему отрезали от ноги по несколько сантиметров, но гангрена распространялась снова и снова, выше и выше. Наконец в госпитале Перми хирург обрезал культю с запасом – «Плевать на кость, сохранить бы колено!». Ах да! В госпитале г. Кирова, в родной Вятке у отца появилась личная сиделка. Отсюда до родной деревни было всего-то чуть больше ста километров. Так что «сиделка» нашлась в соседней деревне. Она потом так и сопровождала отца по всем последующим госпиталям. Её звали Клава и она была моей будущей мамой.
Вот ведь, у него операции, гангрены, перевязки, переезды из госпиталя в госпиталь, начавшиеся головные боли – последствие контузии. У неё – бессонные ночные дежурства в госпиталях, стирка бинтов, мытьё полов, утки, довести до лестницы покурить, разнести лежачим еду, помочь покушать безруким и ещё десятки различных дел… А вот они двое, они взяли и выпустили в свет мою старшую сестру Любу. А ровно через год, день в день, появилась на свет и Галя. Так что отца выписывали из госпиталя за два месяца до победы семейным папашей с двумя дочками, младшая из которых ещё сосала грудь.

Как жила молодая семья четыре последующих года? Да, наверное, как и тысячи других таких же. Как ещё можно жить в маленькой деревушке в самом центре Нечерноземья – бедно, голодно, но дружно и счастливо. Деревню, где во все времена крестьянин неплохо зарабатывал на горохе и льне, заставили садить неурожайную здесь пшеницу, да и ту колхоз сдавал государству чуть ли не до семенного фонда. Помню, как однажды мать где-то на лужайке стала рвать и есть клевер, а на мой вопросительный взгляд ответила: «А ты попробуй, какой сладкий! Только ты выкусывай в самом центре лепестки». И ещё помню, как гораздо позже составлял ей компанию, когда она на кухне намоет картофельных очисток и рассыплет их на раскалённую печную плиту. А затем мы наперегонки выхватывали с плиты самые поджаристые и наслаждались вкусом. А в это время в подполье было полно картошки. С тех пор так пожаренную картошку я больше не ел, а вот на поле не могу пройти мимо клевера, чтобы не сорвать и не попробовать. И на язвительное замечание моего сына: «И что, думаешь, молоко появится? Как у коровы?», я однажды ответил: «А ты попробуй, как сладко! Только ты не весь цветок ешь, а выкусывай лепестки в центре до самого основания. Меня так мама научила… Бабушка, которую ты не видел…».
Я так и не смог выяснить, за какие такие преступления в самый разгар голода 1948-1949 годов моего одноногого отца объявили каэром (КР – контрреволюционер, обычно осуждённый по ст. 58 за контрреволюционную деятельность), дали стандартные 10 лет по совокупности разных частей статьи 58 и направили на исправление Ныроблаг, чуть севернее его последнего госпиталя. Всего в Ныроблаге было пять зон и, за исключением состоящей из пленных немцев Ш-337, делились они по не совсем понятному признаку, ибо во всех присутствовали в тех или иных количествах и уголовники, и каэры, и также мужчины, и женщины и… дети. По состоянию на 12 апреля 1952 г. в Ныроблаге отбывали срок 23 353 заключённых, среди которых было 4172 женщины. Дети по спискам не проходили. По словам и ныне живущей женщины, прошедшей через этот ИТЛ, на четырёх зонах лагпункта было около тысячи детей в возрасте от 10 лет и менее.
Отца-инвалида определили в контору лесосплавного участка. Там он и выучился бухгалтерскому делу, лагерной экономике и прочему учёту. Мать, как жена «политического», свободно отпустили из колхоза (а ведь в то время колхозники даже паспортов не имели!). И она перебралась поближе к отцу, в тот же Ныроб, где было реальнее всего не уморить с голоду дочек пяти и шести лет от роду. Её, как деревенскую, охотно приняли на работу – на сельскохозяйственную станцию. И там, у ворот зоны, она и приготовилась ожидать своего кудрявого, рыжего, одноногого… Четыре года уже ждала. Оставалось всего ничего… Но тут случился удар, потрясший всю страну – умер Сталин!

Потом мать отрывочно вспоминала, как прятала своих девочек и сама хоронилась в яме, спешно выкопанной и замаскированной сначала лошадиным навозом, потом картофельной ботвой, потому что посёлок был затоплен волной насилия, жестокости и крови. Первая волна выпущенных на свободу по случаю всенародного горя состояла из уголовников, которые начинали разнузданно уркаганить прямо от ворот зоны. Все жильцы бараков для гражданского, «вольного» населения, состоявшего преимущественно из женщин, стариков и детей, были обворованы, избиты, изнасилованы. Наконец, начали реабилитировать политических. Отец попал в первую очередь и был встречен у ворот зоны матерью, гордо предъявившей ему своих выживших дочек. Уже школьниц… Они как раз только что вернулись с первого урока того учебного года. А через шестнадцать дней у них были дни рождения и они, быть может, ожидали хоть каких-то, пусть условных, подарков. Но вместо этого появилось то, о чём постоянно им напоминала мать, и оно оказалось совсем непохожим на её слова – оно было рыжее, хромающее, воняющее табаком, будящее по ночам такими страшными вскриками и стонами… А мать заставляла стирать его окровавленные бинты, в которые он прятал свою культю перед тем, как натянуть на неё вышедший из-под топора протез.

Но, слава Богу, все живы, семья снова вместе – стерпится, пообвыкнет, слюбится! И ещё… пожалуй, главное – в один из этих же первых вечеров или ночей (дни-то были на обязательной работе) был зачат я! На воле! В любви! В семье!
Нет никакой возможности объяснить, чем провинились перед страной, перед Богом, перед жизнью два любящих человека, которым едва перевалило за тридцать. А с ними и две наивные, верящие в светлое будущее и неизбежность коммунизма девочки десяти и одиннадцати лет от роду… А с ними и я – то ли ещё эмбрион, то ли уже человеческое существо, которое в трёхмесячном возрасте уже сознаёт (по современным научным данным), что происходит во внешнем мире.
Почему трёхмесячного? Да потому что мне столько было, когда председатель суда произносил: «Четыре года лишения свободы с отбыванием срока в колонии общего режима»…
Так бывает! Жизнь – это изощрённый в своей невероятной фантазии сценарист! Где-то в октябре этого одновременно радостного и ужасного года на сельхозстанцию пришёл «для районирования в условиях североуральского климата» семенной картофель то ли германской, то ли голландской селекции. Мать, как ей казалось, тайком сунула пару горстей этих семян в карман телогрейки. Может, как говорила она, действительно, чтобы попробовать, стоит ли разводить такую картошку, а может, чтобы подкормить своё семейство. Через неделю её арестовали. Следствие было коротким, так что не прошло и двух месяцев – за 11 картошин величиной с грецкий орех расхитительница социалистической собственности получила четыре года общего режима и повезла она меня отбывать свой и мой срок в самую дальнюю зону всё того же Ныроблага!
Тут, как говорится, повезло всем: отцу – что он имел востребованную специальность и его взяли нормировщиком в ПМК тут же, в Ныробе, и при этом ещё дали две комнаты в бараке – как-никак девочек же растит, школьниц (им-то вона как повезло, иметь в то время отдельную комнату!); матери – что в ней уже был я, и что на зоне тоже были теплицы, требовавшие умелых деревенских рук; мне – что мать была уже сельхозспецом, и её не послали на лесоделяны рубить сучья у сваленных деревьев (долго ещё по леспромхозам сохранялась эта «женская» специальность – сучкоруб), а тем более она не попала на нижний склад, где женщины баграми стаскивали с «ленты» хлысты. Таким образом я избежал возможности, как сотни других, быть выкинутым из женского нутра раньше времени, а оставшихся до появления на свет четырёх месяцев мне вполне хватило, чтоб окрепнуть до возможности ухватиться за жизнь. Семимесячным недоноском весом менее двух килограммов я появился на свет на зоне Ныробского ИТЛ.

Если вы когда-нибудь в блужданиях по природе попадёте на место бывшей зоны, найдите там неподалеку кладбище. На крестах нет подписей, там обычно вырезаны ножом и потому сохранились даты рождения и смерти. И вы увидите, что большая часть крестов принадлежит не дожившим до своей первой годовщины. Мой маршрутный рабочий однажды на таком кладбище в верховьях Алдана спросил: «Что это? Вроде зона была, а кладбище детское». – «Нет, Вова. Обычное кладбище. Вон и взрослая могила. Просто они были самые беззащитные из бесправных. На них даже продпаёк не распространялся, они ведь плану только мешали! Уж я-то знаю…».
Родившая в утренние сумерки мать принесла завёрнутого в кусок выстиранной мешковины меня в лагерный лазарет, где прицепила бирку, чтоб не перепутали с несколькими таким же, стремившимися к выживанию. Ибо паёк нужно было отработать, он был ой как нужен сейчас, хотя бы один на двоих. Уж очень ей хотелось сохранить сына – для отца. А тот в это время изо всех сил старался не пить, ведь дочки только перестали его дичиться.
Лагерным распорядком для кормящих матерей было предусмотрено огромнейшее, по-социалистически гуманное, послабление – им давались в течение дня два перерыва по полчаса на кормление ребёнка (естественно, без снижения нормы выработки). Как вспоминала мать, она делала соску из внутренней части луковицы. Туда она помещала в тряпочке «жованку» – жёваный хлеб с сахаром. Самое трудное было в этом процессе – не проглотить сахар. Его доставали, покупали, выменивали отдельно от пайка. Видимо, с этим луком я и получил ту свою ударную дозу витаминов и прочих иммунитетов – вот уже 60 лет я ни разу не болел гриппом. Ходить «недоносок» начал в неполные восемь месяцев, ибо нужда заставляла, так было нужно. Не умеющему ходить очень трудно прятаться!

Чтобы иметь возможность чаще кормить меня, и вообще, чтобы был под присмотром материнских глаз, мать научилась носить меня от лазарета к теплицам и обратно под юбкой, где я, ловко обхватив материнскую ногу и прижавшись к ней до полного слияния, впервые вышел в большой мир. Для этого мать предприняла целую тактическую операцию с умышленным повреждением ноги (тоже рисковое дело), чтобы окружающие привыкали к её хромой походке и потом не обращали на неё внимание. Так и приобрел я своё самое надёжное и безопасное в мире убежище, куда ковылял, а потом уже и бегал прятаться при малейшем шухере. Сначала в теплице, потом в женском бараке, потом и на территории лагеря, куда детям вход был закрыт.
Выпускали нас с матерю на волю в сентябре 1956 года по амнистии к десятилетию победы. Почти полтора года после приказа об амнистии важные дяди в погонах решали, стоит ли давать свободу столь опасным преступникам. Однако освободили, «учитывая наличие троих несовершеннолетних детей, ходатайство мужа, реабилитированного и с возвращённой наградой, учитывая личное искреннее раскаяние осужденной»…
Навстречу отцу, примчавшемуся встречать нас на выпрошенном у начальства грузовике, мать гордо вывела за ручку живого и здорового меня! Услыхав слова матери: «Беги, вон папка тебя ждет!», увидев перед собой рыжую, кудрявую, оскалившуюся от уха до уха улыбающуюся и незнакомую морду, я гордо крикнул: «А х.. тебе!» и ловко нырнул под материнскую юбку изо всех сил вцепившись в родную ногу.

По случаю радостного для семьи воссоединения вечером пригласили фотографа. Сёстры были наряжены в праздничные платья. Старшая сестра (круглая отличница) ни за что не хотела фотографироваться без пионерского галстука, чем сильно обидела младшую, которую в пионеры не приняли по причине наличия матери-уголовницы – «Вот если бы ты хотя бы училась как старшая…». Так нас и запечатлели на первой семейной фотографии. Младшая из сестёр крепко держала меня за руку, старшая удерживала на месте за плечо, так как я всё время норовил спрятаться… ну, вы уже знаете, куда. Я вообще не понимал, что происходит вокруг, кто эти люди, потому и получился таким малость воинственным, готовым в любой миг оскалиться и постоять за себя. Что и продемонстрировал в первый же вечер и сёстрам, и отцу, покусав их при попытках вытащить… ну, вы уже знаете откуда.
А потом было моё долгое привыкание – к отцу, к сёстрам, к семье, к дому, к соседям, улице и детскому саду, к отсутствию колючей проволоки и возможности бегать где вздумается, даже к ручью в конце улицы, по которому так классно было пускать кораблики из сосновой коры, каменно замороженным яблокам к Новому году, к прилипающим к зубам ирискам… Отец мне уже начинал нравиться, хоть и напоминал чем-то того рыжего мордовского вертухая из зоновского лазарета.
И вот это страшное неожиданное пробуждение от грохота железного чудовища на перроне Соликамского вокзала.
Разве выяснить теперь, по какой причине наша обретшая покой семья сменила райцентр Ныроб на посёлок Пелес, только начавшийся строиться на месте одной из зон Вятлага, в самом центре известных в зэковских кругах «Вятских лесоповалов». Переезжали – и вновь разъединялись. Девочкам надо было учиться дальше, а в посёлке только-только организовали начальную школу. Поэтому их отвезли учиться на родину отца и матери и пристроили в райцентре к каким-то родственникам.

Здесь я наконец-то признал право отца командовать мной и, пойдя в школу, отучился прятаться под мамкиной юбкой. Здесь мы имели собственный новенький трёхкомнатный дом с двумя печками, огород при доме и туалет в огороде. Наш собственный туалет, на нашу семью! Это не многоочковое зловонное дырявое строение при бараке. Здесь я приобрёл друзей на всю мою оставшуюся жизнь. Здесь мы прожили почти пять лет счастливой спокойной семейной жизни.
За это время старшая из сестёр закончила десятилетку и получала повышенную «ленинскую» стипендию в Кировском пединституте. А младшая, закончив после школы какие-то курсы, уже и замуж вышла, и работала здесь же, в бухгалтерии леспромхоза. Нормально так мы жили, дружно и счастливо, как и сотни других семей в посёлке. Отец, несмотря на протез, уже из пластмассы, ловко гонял на работу в свой СМУ на велике, бухгалтеру ведь машина не положена, даже главному. Правда, очень скоро от велика пришлось отказаться. Ему все чаще приходилось глушить водкой периодически повторяющиеся головные боли – последствие контузии. Постепенно за ним потянулась и мать. Причём всё чаще и чаще. До самой её смерти никому было невдомёк, что её мучили ещё более сильные боли – рак молочных желез.
31 января 1965 года матери не стало. Ещё через два месяца мне исполнилось уже 11 лет. И остались мы с отцом – бобыль да сирота. И была у нас с ним возможность сплотиться, так нет же… Беда ведь не волк, в одиночку не ходит. Своего кладбища тогда в леспромхозе не было, и отец (и я при нём) погрузил гроб с телом матери в холодный тамбур последнего вагона раз в сутки проходящего поезда. Через 105 километров мы разгрузили его в п. Лесном, командном пункте Вятлага. Там, на кладбище, неподалеку от вокзала, мы и похоронили мою мать. На сороковой день мы вновь приехали туда, везя в тамбуре же четыре пакета штакетника и заготовки для деревянного креста. И вот только после этого отец запил уже по-чёрному. Основательно и беспрерывно.
Почти полгода я разыскивал пьяного отца по пути с работы. Привозил домой сначала на саночках, потом на тележке. Дома раздевал, снимал протез, разбинтовывал культю. Потом стирал затвердевшие от ссохшейся крови бинты и мокрые брюки отца. А вчерашние чистые и постиранные гладил и скатывал бинты рулончиком. А иногда делал это и по ночам, забегавшись с друзьями на улице. Я ведь был мальчишка, и мне было только одиннадцать!
Не знаю, какой документ отец подписал в пьяном угаре, но новый, 1966-й год (и года не минуло после смерти матери!), мы с ним встречали врозь. Он – где-то в зоне под Соликамском, я неподалеку, в детдоме № 1 г. Березово. Ну, естественно, в Пермской области! Уж это как повелось у нас.

Хлебнули же со мной лиха детдомовские воспитатели! За неполные два года там, я совершил не менее десятка побегов. Вместе с тем, все годы учёбы даже четвёрка в моём дневнике была исключительной редкостью. Чёрт знает, как я умудрялся учиться на круглые пятёрки, практически никогда не уча домашние задания. Разве что письменные упражнения делал. Практически все мои побеги, за исключением первых двух – во Вьетнам и в Китай, заканчивались в доме. Лишь однажды я попробовал добраться до отца, но был жестоко напуган лагерной охраной, проведя сутки в карцере (а для острастки!). Во Вьетнаме я собирался наказать наглых американцев и помочь маленьким азиатам отстоять свою страну, а в Китай рвался побеседовать один на один с председателем Мао – а чего эти гады воробьев со скворцами уничтожили?!
Наконец, старшая сестра, закончившая свой пединститут и приехавшая преподавать в нашу школу, организовала от педколлектива школы какое-то там ходатайство и они взяли надо мной какое-то там коллективное опекунство, заключавшееся в том, что каждый вечер кто-то из них приходил вечером ко мне в дом поинтересоваться, чем я питаюсь и выучил ли уроки.
– Чего-то сластит твоя тушёная картошка.
– Да немного подмёрзла, недоглядел.
А на самом деле сластило мясо – белки там были, белки, тушёные с картошкой. Зайцы, куропатки и рябчики не сластили. Где-то на третьем курсе техникума отца выпустили, опять же по амнистии – 25-летие Победы! И он вернулся туда, откуда и ушёл сражаться за эту победу – в село, где был военкомат, давший ему путёвку – путёвку к контузии, к ранению, к лагерям…

Меня же закрутила жизнь по просторам нашей страны. Техникум. Защита Родины… Нет, не так – страны!
Работа, семья (уже моя собственная семья!), дети… Лишь трижды за последующие годы я виделся с отцом. Сначала привёз показать ему его внука, когда был в отпуске. И потом дважды – проездом в командировку в столицу. Так мы и не посидели вдвоём, не поговорили как отец и сын. А в октябре 1991-го отца не стало. Я был в Хабаровске, на преддипломной сессии, где получал второе высшее образование, когда старшая сестра сообщила мне об этом. Так и доконала его та самая контузия. Ему и операции на голове до этого делали…
Одним словом, не смог я присутствовать на похоронах. Всё откладывал на потом – младшего в школу, старшего в институт, перестройка, ликвидация геологии, поиски работы, дальнобойщик, экономист, главный бухгалтер, сварщик, дефолт, переезд в Сибирь, устройство в Сибири… Но с каждым днём меня всё неодолимей тянуло туда, где прошли наши самые счастливые семейные годы, в мой леспромхоз и на могилу к отцу. И до того мне стало невмоготу терпеть, что бросив всё, приехав чуть подальше Сыктывкара к своему другу и брату Мишке (его отец был похоронен рядом с моей матерью), мы по бездорожью, по полуразобранным бетонкам, по разобранной железнодорожной насыпи добрались до нашего Пелеса !
Побывали и прибрались на могилах. Посидели на развалинах своих домов. Привезли с собой по мешочку землицы…
А к отцу мы поехали со старшей сестрой, заслуженной учительницей РФ на пенсии. Младшая уже больше десятка лет к этому времени сама покоилась в могиле. С утра прибрались на могиле, немного помянули, и меня оставили наконец-то наедине с отцом на весь остаток того дня. Вот уж когда мы всласть наговорились с отцом. С папкой… Самое главное, как оказалось, мы, несмотря ни на что, очень нежно любили друг друга, и у нас была, да была счастливая семья! И что если бы не война, то, возможно, ничего бы этого и не было…

Р.S.
Не так давно, зайдя в соцсетях в группу «Ныроб», я увидел фотографии, на одной из которых узнал себя. Никогда у меня не было этой фотографии. Её разместила моя бывшая соседка по дому и по нарам. Вот она, вторая в правом ряду, и я, третий в среднем ряду. Я и смотрю на неё.
Оказывается, у нас у обоих одна «малая родина» – п/я «319». Потом мы с ней жили на одной улице и ходили в один детский сад. Они уехали из Ныроба на следующий год после нас. Уехали в Казахстан, где она стала заслуженной артисткой Республики, очень рано, в 45 лет вышедшей на пенсию. Такие они – балерины…
Что с того, что не привелось нам вместе учиться, зато от рыжего мордовского вертухая прятались под одним крыльцом. Но он всё же иногда ловил нас и разламывал одну печенюшку на двоих.
И как-то в разговоре с ней, мы решили, что тоже можем считать себя победителями, как наши отцы и матери. Они победили врага, мы победили судьбу, выжив назло ей!

Борис Иванцов.

ФОТО: http://www.bylkov.ru/publ/25-1-0-1881

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 14 авг 2015, 13:25 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
Сваты

– Не-не-не-не… не чокаясь, ты что!
Несколько увесистых капель смочили зелёную траву могилы, когда я, опомнившись, отдернул руку, всей пятернёй обнявшую стакан с водкой.
– Ну, отцы, земля вам пухом, – Геннадий приподнял свой стакан, собираясь ещё что-то добавить.
– Стой, Гена! – остановила его моя подошедшая сестра, – стой! Я с вами помяну, а то мы с Борей-то в первый раз вместе на папкиной могиле.
Геннадий от неожиданности даже поперхнулся и, запинаясь от неожиданности, промямлил:
– Так ты ж… Что, водки?!
Изумление Геннадия можно было понять, так как его жена за предыдущие почти полвека их совместной жизни вряд ли выпила в общей сложности больше 150 граммов спиртного.
– Нет, водку не смогу! Да мне вон Галинка красненького плеснёт.
Люба протянула стакан моей жене:
– Хватит-хватит-хватит… Мне на донышке.
Ну, а у нас с Геннадием далеко не на донышке. Я сразу же совершил ошибку, едва начав разливать. Не научили этому нас отцы наши. У них-то учителем в этом деле были фронт и наркомовская пайка. Как говаривал отец: «Иначе там можно было с ума сойти!»
Я-то думал – как всегда, как мы нынче привыкли, по чуть-чуть да раза три-четыре. Но Гена, будучи мудрее меня на десяток лет, пресёк сразу и решительно:
– Ты это, Борис, брось, мы ведь тут не пить собираемся – поминать! У Галинки же права есть? Ключи ей отдай! А я тут их, от деда Никифора осталась, посуду прихватил.
С этими словами Геннадий извлёк из сумки толстые гранёные стаканы.
– Во! Их настоящая мерка! Ровно три стакана – пол-литра тютя в тютю. Во, теперь наливай по-ихнему – до краёв! По одной, но по-настоящему, по-фронтовому!
– Отцам налей по стопочке… Вон, около каждого стопка стоит.
– Любань, хлебушек-от на стопочки положи, конфетки там рядом, сальца по кусочку. Яичко-то очисти – что ж ты не очищенное-то кладёшь!
– Вот же, ты смотри, Бориска, как жизнь-то их обоих вывернула! Оба воевали, оба раненые, оба отсидели своё… Но, скорее всего, и не своё… Тесть-то мой вон две ходки аж сделал, на одной ноге обе. Вроде бы и не якшались шибко промеж собой, а судьба – ровно как два брата они. Даже вон и внучка одна на двоих, общая. И сошлись они тут вот – в одной оградке… И Светке полегче в одной оградке прибираться, не ездить по разным сторонам. Вон, вишь, в прошлый год покрасила оковы-то.
Геннадий взял в руки цепь, служащую оградой могил, и глубоко вздохнул:
– Я тут с ними и своего отца поминаю. Никто не знает, где и похоронен. Да и похоронен ли вообще… Э-эххх… Ну, отцы, не обижайтесь, коли чего не так сказанул. Вам земля пухом, а мы уж помнить будем до конца. Как бы ещё внуков-то к этому приспособить?
Выпили. Надолго замолчали каждый о своём.
– А я ведь, Боря, писала и в военкоматы, и в министерства разные, – прервала молчание сестра. Да ответы приходили какие-то – не поймёшь ничего. Ну, про папку-то… То архивы потерялись, то из каких-то списков вычеркнули из-за судимостей. А где их, несудимых-то, найти?! Так и всё на этом заглохло… Ну, так я думаю, если бы судимости не были сняты, наверное, не награждали юбилейными медалями-то. Ты вон помоложе да с компьютерами умеешь, может, в компьютере как-нибудь отыщешь и про папку, да вон и про Никифора бы чего?...
– Ага, ну да! – перебил Гена. – Мне внук показывал, когда приезжал прошлым летом. Ну, компьютер у него – маленький такой. А что ни спросишь – на тебе ответ! Как в кино!
– Ну, так ты, Боря, про отца-то всё узнал, рассказываешь – хоть в книжку пиши. Может, и про Никифора что-то можно узнать? Поспрашивай там, в компьютере-то.
– Да всё я уже узнал про папкиного свата. Мне ребята с сайтов «Подвиг народа» и «Поиск» всё расписали и про отца, и про Никифора. Вот, смотрите.
Я вытащил из кармана тетрадь, развернул на нужной странице. Люба начала вслух читать. Где-то к середине я увидел повлажневшие глаза молчавшей до сих пор моей жены. А к концу Геннадий уже не вытирал своих слёз.
«НОВОСЁЛОВ НИКИФОР ВАСИЛЬЕВИЧ. 1911 г. р., лейтенант, зам. командира миномётной батареи по полит. части Отдельной морской дивизии 61-й морской бригады Карельского фронта. В РККА с сентября 1941 г. по февраль 1944 г. Призывался Свечинским РВК Кировской обл. Был тяжело контужен 15 июня 1942 г.
15 июня 1942 г. началось генеральное наступление наших войск на Карельском фронте. В этих боях задачей 61-й морской бригады было перерезать железную дорогу Ленинград – Мурманск и овладеть станцией Медвежьегорского р-на, имеющей важное стратегическое значение. Задачей миномётной батареи капитана Чернявского было вести непрерывный миномётный огонь по северной окраине станции Мозельская и этим обеспечить продвижение 2-й роте по направлению наступления. Но случилась беда. В первые же минуты боя был тяжело ранен командир капитан Чернявский. Командование батареей взял на себя лейтенант Новосёлов. Находясь на НП батареи, он давал точные координаты точек обстрела по противнику. В результате личной храбрости, решительности, умения и силы воли командира противник был сломлен и отступил. Это дало возможность батарее выполнить свою боевую задачу – перерезать железную дорогу и овладеть ст. Мозельской.
Но в разгаре ожесточенного боя разорвавшийся в пяти метрах от лейтенанта Новосёлова снаряд вывел его из строя. Тяжело контуженного, потерявшего сознание командира эвакуировали в МСБ, где он пришёл в сознание только через два месяца».
– Ладно, Гена, брось. Выжил же дед Никифор! А помнишь, как он с тельняшкой не расставался?! А мы всё думали, как, мол, так, форма сухопутная, а всё время в тельняшке.
Геннадий молчал, о чём-то думая. Люба была в изумлении:
– Так это что же получается? Они что же, с нашим папкой в одном наступлении участвовали, и в один день ранены были?
– А они хоть сами-то об этом знали?
– Наверное, знали…
– Действительно, как братья.
– Да я не о том, – Гена словно пробудился, обтерев со щёк крупные капли слез, – не о том я! А вот за что их так-то?! Они герои?! За что так героев?! Они, значит, победу Родине, а им… А она их…
Признаться, меня этот вопрос тоже постоянно донимал – и по этому, и по другим поводам.
Старшая сестра, она и в 60 лет старшая. К тому же, женщина. И ответила она мудро и по-женски:
– Уж ты, Гена, навыдумываешь тут. Не Родина ведь их обоих в лагеря сажала, а правители! Сегодня одни посадили, завтра другие награждают… Родина для них – это вот мы с тобой да Боря с Галинкой, да дом с отцом и матерью тогда, а сейчас вон внуки да правнуки. Так что Родина их тогда ждала и сейчас помнит да за могилкой ухаживает. Давайте уже, поехали. Помянули – надо в церковь успеть, свечи поставить.
– Ну… Ладно, папка. Ладно, дед Никифор. Пойдём мы… Осенью ещё с Геной заглянем, а уж Боря и не знаю, когда ещё сможет. Опять сейчас укатит за тридевять земель. Ну… не обижайтесь на нас! На Родину-то – не обижайтесь!

Борис Иванцов.

На фото: справа налево – Борис Иванцов, его старшая сестра Любовь Корсукова и её муж Геннадий Корсуков в 2012 году на кладбище г. Орлова.


Вложения:
сваты.jpg
сваты.jpg [ 144.55 КБ | Просмотров: 6076 ]

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 10 мар 2016, 16:05 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
«Вишня-ягодка моя»

В молодости, когда я заочно учился в радиотехническом техникуме г. Горького, судьба свела со многими интересными людьми, которые перенесли жестокие удары судьбы, прошли суровые испытания войны.
У техникума не было своего общежития, и студентам-заочникам приходилось жить, где придётся. В основном мы устраивались в частном секторе. В один из приездов нам предложили жильё на улице Ковалихинской. Все дома здесь были старой постройки, с флигелями и небольшими комнатушками под крышей. При каждом доме – небольшой огород. В один из таких домов мы, четверо студентов-заочников, и постучались.
Нестарый ещё хозяин встретил нас приветливо, но объяснил, что в доме найдётся место только для троих, хотя пообещал, что пристроит и четвёртого.
Дом оказался просторным, с тремя комнатами, в одной из которых жили хозяин и его сын с двумя сыновьями; в другой комнате затеяли ремонт, но не успели к нужному времени и оставили до тёплых дней; а в третьей, небольшой комнатушке, стояли стол, три стула и три кровати. Но на чердаке была ещё одна комнатка, в которой проживала одинокая сестра хозяина, бывшая учительница, год назад вышедшая на пенсию, Полина Ивановна – именно к ней меня и определили на постой.
Полина Ивановна была ещё довольно моложавой, стройной женщиной, с правильными чертами лица и русой косой, в два ряда уложенной на голове. Её большие руки намекали на то, что им пришлось выполнить немало разной тяжёлой работы.
Наши хозяева оказались добрыми и приветливыми людьми. Однажды Полина Ивановна поведала нам о своей жизни.
Она была коренной горожанкой, раньше жила с родителями и братом в этом самом доме. В детстве она много болела, но училась в школе хорошо и, когда пришло время выбирать профессию, решила стать учителем русского языка и литературы. После окончания пединститута в 1940 году Полина Ивановна по распределению поехала в сельскую школу. Село располагалось недалеко от г. Ветлуги, было большим и богатым. Рядом протекала река, вид на неё был неописуемо красив, и насколько мог видеть глаз, вокруг простирались луга, редкие перелески, а между ними – хлебные нивы. Село напоминало дачный посёлок, где у каждого дома росли яблони, вишни и другие плодовые деревья.
В двухэтажной школе обучалось около трёхсот учеников, а педагогический коллектив в основном состоял из женщин, за исключением директора школы и завхоза.
Полину Ивановну поселили к одинокой бабушке Арине, в небольшой, но уютный домик. Молодая учительница быстро подружилась с хозяйкой.
Здесь Полина встретила свою судьбу. Её избранник, Павел, только что пришёл из армии и устроился работать избачом-затейником. Он, гармонист и частушечник, был хорош собою, хорошо пел, но, помимо этого, знал любую крестьянскую работу – умел пахать землю, рубить избы, косить траву и доить корову… А ей это только предстояло освоить.
На селе его все звали Павлушей и даже сложили частушку: «Познакомилась вчера с избачом Павлушею, на собрание пойду, его речь послушаю». У него была любимая присказка в разговоре с девушками: «Ну, здравствуй, вишня-ягодка моя!», а поклонниц в Павла было много, ещё бы – на все руки мастер!
Полина познакомилась с ним в сельском клубе во время празднования Дня урожая. Когда объявили «белый танец», все поклонницы Павлуши старались пройти с ним хотя бы круг, а Полина стояла в сторонке. Но когда «белый танец» закончился, освободившийся от поклонниц Павел сам подошёл к ней: «Почему не танцуем? Не стесняйся, здесь все свои. Сейчас, вишня-ягодка моя, станцуем с тобой» – и весь вечер он провёл с ней, шутя и балагуря. А затем спросил разрешения проводить её до дома.
Мать Павла была против его дружбы с учительницей, не приспособленной к сельской жизни. Но отец поддержал сына: «Это не наше дело, ему видней, с кем жить. И не вздумай соваться!»
Постепенно дружба Павла и Полины переросла в настоящую любовь. Павел уговаривал невесту пожениться в мае, но она отказывалась, потому что слышала, что в мае жениться – всю жизнь маяться. Тогда решили свадьбу сыграть позднее – 17 июня 1941 года. И разлучница-разлука уже стояла у дверей.
22 июня 1941 года началась война, и в тот же день за Павлом пришёл нарочный. Уходя, он наказал молодой жене не обижать его родителей, жить с ними. Так Полина вошла в дом свекрови на правах невестки. Ей пришлось освоить много деревенских премудростей и работ, которые раньше ей не доводилось выполнять. И постепенно она стала такой же крестьянкой, как все.
Письма с фронта были немногословными – Павел писал, что жив-здоров, бьёт фашистов, скучает по родным и всем шлёт привет. Но однажды вместо письма пришла похоронка. Злая пуля выследила Павла, он погиб в 1944 году в бою за город Будапешт.
Нескоро прошла боль от утраты. Полине не пришлось нянчить своих детей, но она посвятила жизнь воспитанию чужих, всегда считая, что чужих детей не бывает. Вместе со свёкром и свекровью она прожила до 1960 года, а потом получила письмо от брата, который предлагал ей вернуться в отчий дом и помочь с воспитанием племянников.
Полина Ивановна, вновь ставшая горожанкой, устроилась в ту же школу, где когда-то училась сама, доработала там до пенсии. В семье брата она не чувствовала себя лишней.
Я спросил у Полины Ивановны, почему она не вышла замуж, ведь могла бы устроить свою судьбу, но она ответила: «Я однолюбка. Павел был для меня единственным, и я буду верна ему до конца жизни».

Валентин Бабиков, п. Рудничный.

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 01 апр 2016, 12:06 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
Первоапрельские розыгрыши

Над кем не подшучивали на 1 апреля? И я не исключение, меня тоже не раз разыгрывали.
В марте 1955 года я устроился работать обдувщиком котельной на завод № 4 п. Созимского. В котельной было пять действующих котлов, которые работали на дровах. Внутри котлов находились трубы с водой и пароподогреватели. Надо было удалять с труб окалину, золу и сажу, и это проводилось перегретым паром при помощи несложного приспособления. Здесь же, в котельной, находилась паровая турбина, которая обеспечивала электричеством действующее производство и посёлок.
1 апреля 1955 года я работал в третью смену. Около 18 часов ко мне подошли старший кочегар Соколов и сменный кочегар. Они обратились ко мне за помощью и попросили принести им энергии из турбинного зала. Дав мне пустое ведро, они сказали: «Проси полное, чтобы всем хватило!»
Я, в то время человек несведущий в таких делах, взял ведро и отправился в турбинный зал. Как только я вошёл с ведром, машинист понял, в чём дело и сказал: «тебе столько энергии не унести. Пусть те, кто тебя послал, сами сюда приходят!»
Когда я вернулся на своё рабочее место, там уже все давились от смеха, только пожилой слесарь Михаил Кабак сказал: «Не смешно и не уместно! Лёгонький у вас умок, да худенький домок, посвистывай да живи!»
В 1990-е годы, когда я работал уже в Рудничном, нам подолгу не выплачивали зарплату. 31 марта я встретил своего приятеля, и он сообщил мне радостную весть о том, что завтра наконец-то будет получка. Эту новость я рассказал ещё нескольким знакомым, и она разнеслась по всей округе.
Ранним утром 1 апреля у кассы ПМК выстроилась большая очередь. Когда конторские служащие пришли на работу, они были крайне удивлены, а узнав, в чём дело, поздравили нас… с 1 апреля!

Валентин Бабиков, п. Рудничный.

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 556 ]  На страницу Пред.  1 ... 51, 52, 53, 54, 55, 56  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 16


Быстрые действия:
Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Перейти:  

Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
Русская поддержка phpBB