Мои необычные друзья
Кто сказал, что у собак нет ума, что ими движут одни инстинкты? Нет, уважаемые читатели, ум у собак есть, и смекалка есть, а уж преданности и уважения к хозяину, хоть отбавляй. Сужу об этом не понаслышке, а из собственного жизненного общения с представителями этого «собачьего семейства». А уж насколько у них разные характеры, насколько разные мотивации поступков – на эту тему можно, наверно, исследовательскую научную работу создать. Расскажу вам о живших со мною особях этих представителей собачьего семейства. Первой моей личной собакой была русская гончая по кличке Ёлга. Назвал я её так в честь моей любимой речки Ёлги, в которую был «влюблен» с детских лет, где постигал таинства рыбалки и умение понимать красоту родного края. В те времена моего далекого детства это была красивейшая таежная, глубокая и полноводная речка с чистейшей кристальной водой, где видно было камешки на глубине двух метров, где притаившись в густой траве можно было наблюдать, как играют стайки рыбешек, как охотятся окуни за мальками синепупов. Да, да, обитали в водах Елги такие красивейшие рыбки, они переливались всеми цветами радуги, стайками плавали у поверхности воды и только в случае опасности резво уходили в глубину, чтобы через некоторое время вновь появиться на поверхности. А какие ельцы и сорожки ловились обычными удочками, о таких экземплярах приходится только мечтать нынешним рыболовам. Что сейчас представляет эта речушка, многие видели – невзрачный ручеек с полупрозрачной водой, пересекающий дорогу на Киров. Вырубка лесов по берегам Ёлги без соблюдения водоохранной зоны привела к тому, что при таянии снегов и летних дождях в неё с берегов, изрытых гусеницами тракторов, потекли мутные потоки, на дне осели песок и глина, принесенные этими потоками. Много еще времени потребуется природе матушке, чтобы исправить грехи человечества, чтобы вернулись наши малые реки и ручьи в свое первозданное состояние. Так вот, как я и говорил, Ёлга была породы русская гончая, а эти собаки отличаются от других пород, по моему мнению, некоторой флегматичностью и ленью, не исключением была и Ёлга. Если лайки или дворняги большую часть своей жизни посвящают играм, беготне и бестолковому лаю по поводу и без повода, то Ёлга, в отличие от них, играми с сородичами не увлекалась, лая ее я практически не слыхивал. Она могла часами лежать на своих излюбленных местах во дворе с открытыми глазами и думать свои собачьи думы. Но как только она попадала в лес, наступало полнейшее перевоплощение: ни минуты без бега, без обнюхивания кустов, травы, тропинок и даже стволов деревьев. Ей еще не было и восьми месяцев, когда она «подняла» первого своего зайца и в одиночку прогнала его почти целый круг. Охотники - гончатники знают, что это значит для молодой гончей. Причем гнала с голосом довольно заливистым и громким. Сердце мое от радости за нее стучало с удвоенным ритмом, обидно было, конечно, что она скололась и не распутала заячьи хитрости, но с учетом её молодости надежду она подала мне не малую. Вот эта страсть к безоглядному и азартному гону и погубила мою Елгу. А дело было так. В один из вечеров я пошел с ней на прогулку в ближайший лес вдоль дороги. И надо же было случиться, что Елга подняла зайца, который по непонятной причине залег почти вплотную у города. Каким чудом он оказался столь близко от жилья до сих пор мне не понятно, возможно, забежал сюда от местных бродячих собак. И надо же было наткнуться Елге на него. С лаем увязалась она за ним, заяц в два прыжка пересек дорогу перед приближающимся жигуленком, а Елга вслед за ним безрассудно выскочила прямо под колеса. Все произошло настолько мгновенно и неожиданно, что водитель никак не успел среагировать. Подбежав к лежащей на обочине Елге, я понял, что дела очень плохи, но была еще надежда, что она, может, отлежится, что все обойдется. Осторожно я отнес Елгу с дороги, а сам побежал домой за тележкой, чтобы отвезти ее домой. Помню ее недоуменный взгляд, полный мольбы не оставлять ее, ее желание встать на ноги, чтобы пойти со мной. Но как я мог объяснить ей, что я не бросаю ее, что скоро вернусь за ней? Вернувшись через некоторое время за ней с тележкой, я нашел уже ее бездыханное тело. Слезы покатились из глаз моих, когда я представил в какой муке и горечи от хозяйского предательства прошли ее последние минуты жизни. Там же в лесу я схоронил ее, не сказав об этом ни жене, ни дочерям, которые очень любили Елгу. Жена, конечно, вскоре догадалась по моему состоянию, что случилось, а дочки еще долго думали, что Елга прибилась к другим хозяевам, так я им объяснил ее исчезновение. На следующую весну у меня появилась другая собака – кобелек русской гончей по кличке Алмаз. Не мог я забыть долго Елгу, все сравнивал ее с новым своим другом собачьей породы. В отличие от Елги, Алмаз любил играть с моими дочками и соседскими дворнягами, но никогда их, дворняг то есть не обижал, хотя был здоровее и сильнее их намного. Дочек любил безоглядно, что только они с ним не вытворяли, никогда не позволял себе даже огрызнуться на них. Помня о потере первой своей собаки, на прогулку в лес я водил Алмаза на поводке и уже совсем в другую сторону, где не было автодорог. Лес этот был далеко, поэтому удавалось погулять в нем не часто, по этой причине, чтобы Алмаз развивался в хорошей физической форме, я натянул через двор проволоку, по которой скользила цепь, прикрепленная к его ошейнику. Все бы ничего, но он всегда видел меня, выходящего из дома, и начинал скулить, как будто просить расстегнуть ему ошейник, а если я уходил со двора, поднимал такой лай, что хоть возвращайся назад и отпускай его с цепи. Одно спасало, что лай длился не более нескольких минут, потом, видимо, Алмаз понимал, что свободы ему в данный момент не видать, успокаивался и залазил от обиды в будку. Первый свой осенний охотничий сезон Алмаз бестолково пробегал рядом со мной, боясь отстать и потеряться, но к выстрелам привык и не пугался, а это уже большой плюс для молодой собаки. То, что он не проявлял интереса к заячьим следам, я объяснял себе его не проснувшимся инстинктом и не делал поспешных выводов о его бестолковости, что в дальнейшем и подтвердилось. Наступившая зима принесла мне неожиданный горький сюрприз: отпущенный побегать и поиграть с дворовыми собаками Алмаз поймал самую страшную собачью болезнь – чумку. Это я понял сразу же на следующий день: Алмаз отказался от еды, что никогда с ним не бывало, уж что-что, а покушать он был не дурак, трехлитровую кастрюлю супа за один «присест» мог умять, только уши шевелились. А тут даже не вышел из будки. Друзья охотники дали совет напоить его молоком с дымным порохом, уверяя, что это действенное средство. Силком я выпоил Алмазу стакан теплого молока с порохом, но положительного результата не наступило. Неделю Алмаз не прикасался к пище, пил только теплую воду. По причине сильных морозов и его болезни я его перевел на комнатное содержание, выделив место под вешалкой в прихожей. Вставать он уже не мог, худел на глазах, но меня узнавал, о чем свидетельствовал его взгляд и хвост, которым Алмаз пытался пошевелить, увидев меня. Не помню уж, кто из моих друзей посоветовал, вколоть Алмазу лекарство иммуноглобулин, которого в аптеке, к сожалению не оказалось. В те времена на все был дефицит, но мне подсказали, что иммуноглобулин может быть в санэпидстанции. За три бутылки коньяка я, все-таки, «достал» три ампулы, и в тот же день вколол одну ампулу умирающему Алмазу, через несколько часов он вылакал из блюдечка стакан молока. На следующий день после второго укола снова был вылакан стакан теплого молока, в котором я размешал сырое яйцо. А после третьего укола уже было видно, что состояние Алмаза начало улучшаться. В общей сложности он практически голодал две с лишним недели, на него без слез было страшно смотреть, ребра все можно было пересчитать, шерсть клочками осыпалась с него. Месяц еще приходил Алмаз в форму на усиленном пайке, нежась в тепле и домашнем уюте, после чего был переведен в свою дворовую резиденцию. Я боялся, что болезнь скажется на его охотничьих способностях, что пропадет его нюх, но к счастью ошибся, в последствие он доказал, что я волновался зря. Единственное, что он потерял, так это тягу к особям противоположного пола и не довелось никому соблазнить моего четвероного друга, о чем он кажется и не жалел, хотя кто знает его собачьи мысли. Пришла долгожданная осень, и на первой же охоте из-под Алмаза было взято два зайца. Гнал он их не торопливо, видно было, что идет за ними верховым чутьем, с красивым заливистым лаем. А что еще лучше для сердца истинного зайчатника, чем слышать песню хорошего гона. Все последующие сезоны Алмаз отрабатывал все лучше и лучше, бывали дни, когда мы с другом брали из-под него четырех штук в день. Мог Алмаз работать и в паре с другими собаками, причем никогда не устраивал драк, никогда не тунеядничал на сколах и не срезал на кругах. Вязкостью обладал умеренной, никаких мук со снятием его с круга не было. Жил Алмаз по-прежнему в своей будке, по-прежнему съедал трехлитровую кастрюлю супа в день с буханкой хлеба, по-прежнему скулил и лаял от обиды. Зимой таскал на санках дочек по снежной дороге, причем делал это с нескрываемым удовольствием. И была у Алмаза черта, присущая только ему одному - он никогда не ложился спать снаружи балагана. Будет лаять всю ночь, пока его не пустишь внутрь, а еще любил залезть на нары ко мне под бок, зная, что я его не прогоню. Так и спал я с ним все десять его охотничьих сезонов. Эта его привычка спать рядом со мной очень помогала при ночевке у костра: прижмется ко мне – и с одной стороны костер греет, с другой Алмаз. Для сведения – нормальная температура тела собаки тридцать девять градусов, а не тридцать шесть, как у человека, так что получается настоящая собачья «грелка». Когда исполнилось Алмазу четыре года, произошли в его судьбе значительные перемены: пришлось сменить ему место проживания, по той причине, что хозяину его, то бишь, мне пришлось переехать в новую квартиру на пятый этаж. И уехал Алмаз на вольную жизнь в лесной поселок, где жил мой тесть и где охотничьих собак никогда на цепи не держали, а бегали они, где хотели и когда хотели. И волею судьбы в это же время погибает собака у моих родителей и щенится собака у моего друга. Надумал я взять щенка девочку от нее и вручить на воспитание матушке, которая жила в одном поселке с тестем и, причем, на одной улице. К тому времени Алмаз понял, что матушка моя это тоже его «родня», и жил на два дома: поест у тестя – идет к матушке и там еще что-нибудь сладенькое выпросит. И когда я привез Найду, Алмаз взял над ней шефство. Заботился он о ней, как не каждая собака заботится о своих щенках: ни одна чужая собака не смела даже приблизиться к Найде, спал в будке с ней для обогрева, ел сам только тогда, когда Найда отходила от тазика с едой. А питание у собак в таких лесных поселках очень простое, что поросенку намешали, от того и часть собаке перепадет – комбикорм, каша, вареная картошка, хлеб, остатки с хозяйского стола. Вот и все меню, хошь ешь, не хошь не ешь, никто для собак отдельно варить не станет. Помоек в таких поселках не было, всё, что было съедобно, скармливалось скоту, который был на каждом дворе. Первое впечатление от Найды у местных охотников было крайне критичное и неприличное, вслух даже произнести не уместно, как они о ней отзывались. И по правде сказать, ничего от гончей в Найде не было. Скорей всего она походила на типичную дворняжку, которых полно бегает по городским подворотням, хотя была она от породистой выжловки, вот «папа» вероятнее всего никакого отношения к гончим не имел. Но как гласит народная мудрость: встречают по одежке, а провожают по уму. По причине младости в первую жизненную осень на охоту Найда не попала, толку от нее бы не было, только под ногами бы путалась. Вторая осень все расставила по местам: Найда «пошла», как говорят, гончатники. Да как пошла: с хорошим заливистым голосом, с быстрым поиском, на сколах следы не распутывала, а ходила по кругу, увеличивая их, если не находила четкого выхода. Вдвоем с Алмазом они не давали зайцу шанса уйти от места в рюкзаке. Но по-разному они вели себя, если добирали подранка – Найда никогда не делилась с нами, Алмаз же с начала своей охотничьей карьеры никогда не позволял себе такого. А определить добрала ли собака подранка легко – гон гончей резко прекращается, что легко отличается от скола, когда собака продолжает изредка отдавать голос при распутывании хитроумных заячьих петель и скидок. Алмаз, добрав подранка, всегда подходил ко мне и ложился рядом отдохнуть, но чтобы не потерять зайца я шел в ту сторону, откуда вышел Алмаз и тихонько приказывал: «Веди, Алмаз, веди!». С большой неохотой тот начинал вести меня к зайцу, но, что характерно, не доходя до него метров пять, начинал кружить возле того места, где оставил зайца, явно не желая делиться им со мной. Почему он так себя вел, до сих пор для меня неразгаданная загадка. Скорей всего сталкивались в это время в его мозгу инстинкт нежелания делиться добычей со мной и понятие преданности хозяину. Но, тем не менее, к зайцу он подводил и никаких видимых чувств обиды или жадности не выказывал, если я находил и забирал зайца себе. Может, понимал, что его роль в охотничьем процессе закончена и что уши и лапы, все равно, ему достанутся. Абсолютно по-другому вела себя Найда, если ей доставалась роль поимки или нахождения подранка. Поняв, что она нашла подранка, приходилось бежать в то место, откуда услышан был последний лай и самому искать его. При реальном приближении к подранку, Найда выскакивала ко мне навстречу и явно начинала «тупить», уводить меня от места, где он был ею оставлен. При очень близком приближении даже вставала впереди меня на задние лапы и упиралась передними в грудь мне и буквально отталкивала, давая понять, что это ее трофей и делиться со мной им она не намерена. Это было очень забавно и удивительно, ведь тем самым она, как говорится «с головой» выдавала себя. Если долго не удавалось найти трофей, Найда успевала сделать то, что ей диктовала природа, попросту – заяц оказывался в ее желудке, после чего уже ни о какой дальнейшей охоте она и думать не хотела, а плелась за нами метрах в ста, но на глаза старалась не показываться, стыдно видимо было все-таки. Если Алмаза с нами не было в тот день, можно было смело идти к мотоциклу, и на этом охота в тот день была закончена. Вольготно и радостно живется собакам в деревнях и небольших поселках, никому они не мешают: пасет хозяин стадо – они с ним, сенокос – они рядом бегают, грибы ли собирает, ягоды ли – и здесь они. Свобода, одним словом, - собачье счастье. Сидит хозяин дома или на работу уехал – летом собаки в лес ближайший отправляются, зимой в будке дремлют и мечтают о летних теплых днях. А вот эти самовольные посещения близлежащих лесов, особенно в начале лета, пока зайчата маленькие, много вреда приносят. Хорошая стая может напрочь извести все мелкое заячье поголовье, поэтому в мае и июне старались владельцы собак держать их на привязи. Но с началом сенокоса вновь переводились они на вольное содержание. Доводилось мне быть свидетелем самостоятельной собачьей охоты, которая доказывает наличие, помимо инстинктов, «ума» у собак. Найда, как заводила, собирала «бригаду» из четырех – пяти соседских собак и уводила их в лес. Алмаз шел в загон, а Найда и остальные, услышав,что Алмаз зацепил и погнал зайца, затаивались на предполагаемом пути зайца и ждали неподвижно, когда можно будет уверенно пойти наперехват пробегающего мимо зайца. Пойманного зайца делила бригада между собой и перемещалась на другой участок леса, где история повторялась. К вечеру бригада возвращалась в поселок, причем никогда на ночь в лесу не оставалась. Кто-то может усомнится в моих словах, я бы тоже не сразу поверил, но был свидетелем этих охот и, причем, неоднократно. Приехал как-то утром в поселок в гости, собак дома нет. Решил сходить по грибы. Зайдя в лес, обнаружил затаившуюся в кустах соседскую собаку, пройдя метров сто, вновь обнаружил вторую соседскую собаку и услышал лай Алмаза, гонящего зайца. Пройдя еще несколько сот метров, наткнулся на таким же образом затаившуюся Найду. Встал рядом с ней и жду тихонько, что же будет дальше. Слышу, гон приближается все ближе и ближе. Найда стоит вся напряженная, явно ждет, когда приблизится заяц, явно понимая, что Алмаз его гонит и, причем, в ее сторону. Внезапно, как пуля, Найда сорвалась с места, и через пару секунд короткий вскрик зайца дал понять, что Найда завершила удачей свой бросок. Стою по-прежнему неподвижно, жду, что же будет дальше. Подбегает Алмаз ко мне, крутится рядом, хвостом машет как помелом, а сам так и рвется убежать к Найде. Смотрю: пробежали рядом две ранее виденные мною собаки в ту сторону, где Найда потчуется трофеем. Пошел туда, смотрю, она отошла от пойманного ею и частично съеденного зайца, которого уже вкушает соседская собака, рядом лежит еще одна и ждет своей очереди. И в дальнейшем не однажды наблюдал, как возвращается эта «бригада» из леса с довольно раздутыми брюшинами, что явно свидетельствовало об удачно завершившейся охоте. Друзья, местные охотники высказали мне претензию, что количество зайцев в непосредственной близости к поселку резко сократилось. Это их не устраивало по той причине, что ранее они с успехом успевали взять зайчика со своими собаками после рабочего дня, потому как далеко уходить не надо было, а осенью, как известно, темнеет рано, далеко уйдешь – и толком не поохотишься, да еще и домой в темноте переться удовольствие не велико. Пришлось Найду на лето, пока молодняк не подрастет, садить на цепь, а без нее, бригадирши, Алмаз в лес не шел, соседские собаки тоже оставались дома. До сих пор тоже не могу понять, как могла Найда объяснять членам бригады правила охоты, как она расставляла их по «рабочим местам», и кто ее саму научил такому способу охоты? В охотничьей литературе тоже ничего подобного не встречал. Причислять эти действия к инстинктам логика не позволяет, это было явное проявление интеллекта, явное проявление умственных способностей. Был еще такой интересный случай. Обычно, накануне приезда на охоту, я звонил матушке, чтобы она с вечера посадила Найду на цепь, чтобы утром она с «бригадой» не уперлась опять на вольную охоту, которая с наступлением осени не возбранялась. Заяц подрос – охота открыта. И вот однажды ее забыли посадить на цепь, не помню уж по какой причине, но, только, приехав утром, ни Найды, ни Алмаза дома не оказалось, а из ближайшего леса издалека был слышен лай Алмаза. Ну, ясно – бригада на вольной охоте. Пришли с другом на край леса и стали криком подзывать Алмаза. Через полчаса крика он подбежал к нам, стали криком вызывать Найду. Минут через двадцать выскочила и она, неся в зубах наполовину съеденного зайца, которого с нескрываемым чувством вины, положила к моим ногам. При этом она так ласково глядела на меня, дескать, не ругай хозяин, что раньше не появилась, надо же было закончить начатую охоту, а то, что половина зайца в животе – спиши это на природный инстинкт. Ну как ее было ругать после этого, как было не рассмеяться и в очередной раз не усомниться в собачьем разуме. Каждую осень вначале октября мы с другом брали отпуска, чтобы насладиться прелестями охоты, побродить по лесным просторам. И носило нас, как выражался Сухов, по всем лесам и болотам. Целью набить рюкзаки зайцами или птицей никогда не задавались. Повезет – хорошо, не повезет – тоже не плохо. Но какая это была благодать вскипятить на костре котелок чая, провести ночь у костра или в лесной избушке, коих было в то время в большом количестве, встретить друзей охотников, послушать их байки длинной осенней ночью, послушать свист рябчиков, встретить рассвет в чистом первозданном лесу. Никакой «берег турецкий» не заменит истинному охотнику счастья общения с природой, с прелестями охоты и всеми сопутствующими ей атрибутами. Но превратности судьбы разрушили эту мою идиллию. Первый удар был, когда я потерял Найду. Причем настолько неестественно, настолько глупо, что до сих пор не могу себе этого простить, не хочу даже пытаться оправдать себя в своих же глазах. А дело было так. В один из дней глубокой осени довелось нам с другом во время охоты наткнуться на попавшего в петлю лося. Практиковался в то время такой браконьерский способ, когда на просеке, по которым любят ходить лоси, особенно во время гона, настраивается петля из тонкого стального тросика, который затягивается на шее попавшего в петлю лося. Каждый день браконьер издали высматривает, не попался ли в петлю сохатый. К этой петле, видимо заброшенной, никто в течение нескольких дней не подходил, потому как от издохшего лося уже шел нехороший запах и виден был вздувшийся живот. Алмаз с Найдой, вперед нас наткнувшиеся на него, уже начали раздирать на нем шкуру, чтобы откушать его мяса. Позволить этого мы естественно не могли, во-первых это уже загнивший труп, во-вторых мы пришли на охоту, а не на халявский собачий пир. Отогнать собак мы не могли, на наши запретительные крики они реагировали, но стоило нам отойти вместе с ними на несколько десятков метров, собаки убежав в сторону, возвращались назад. Вытащив веревки, которыми завязываются рюкзаки и, связав их, я посадил Алмаза на привязь и повел его на этом импровизированном поводке прочь от лося, полагая, что Найда пойдет вслед за ним. Она и на самом деле нехотя поплелась за нами. Метров сто она шла в пределах видимости и в дальнейшем изредка попадалась на глаза и на снегу видны были ее следы, что свидетельствовало о том, что она идет рядом. Начавшийся после обеда снегопад начал усиливаться, но следы Найды, частично заметенные по-прежнему изредка попадались нам на пути. Как потом выяснилось, это были уже следы не Найды, а бродивших рядом с лосем пары волков. Это уже потом мне рассказали местные охотники, которые вскоре обнаружили эту пару волков на том участке леса. Но мы, считая, что Найда рядом, все дальше уходили к поселку, как я уже говорил, полагая, что Найда рядом. И только выйдя на поля у поселка, мы поняли, что эта бестия обманула нас и вернулась к лосю. Нам возвращаться было уже нельзя, стало резко темнеть, снегопад усилился, надо было торопиться на автобус, уезжавший в райцентр, так как назавтра и меня и друга ждала работа. Понадеявшись на то, что давленый лось находится всего на расстоянии трех километров и что Найда найдет дорогу домой, я с тяжелым сердцем все-же уехал, оставив ее, как потом выяснилось, на съедение волкам. В поселок она так и не вернулась. Вот так, по моей непростительной вине, закончилась судьба Найды. Охота без Найды на следующую осень уже не приносила прежней радости. Алмаз, как понимая наше настроение, да и став уже дряхлее, искал и гонял зайцев без прежнего азарта, чаще шел рядом с нами в нескольких сотнях метров. Редко в рюкзаках наших стали появляться заячьи трофеи, чаще рябчики и косачи, которых мы раньше практически игнорировали. А еще через год Алмаз, которому к тому времени исполнилось уже двенадцать лет, стал настолько дряхлым, что брать его на охоту совесть не позволяла, и пришлось его перевести в разряд пенсионеров. Вскоре и его не стало, природа и время сделали свое дело. Еще через год я продал ружье, свою любимую тозовку-вертикалку и все сопутствующие атрибуты, оставив себе на память только охотничий горн, с помощью которого имел удовольствие общения с моими любимыми друзьями по имени Найда и Алмаз.
_________________ Земеля
|