Текущее время: 28 мар 2024, 12:11

Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 389 ]  На страницу Пред.  1 ... 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10 ... 39  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 07 сен 2017, 09:34 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 18 окт 2012, 08:42
Сообщения: 2524
"Только у обычных людей самое дорогое, что есть — это спокойная жизнь."-вот это мне понравилось больше всего.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 11 сен 2017, 15:01 
Гуру

Зарегистрирован: 29 сен 2014, 11:56
Сообщения: 869
Согласитесь - не обычный взгляд на ЖИЗНЬ и смерть?
Смерть — дело житейское.

Маленький, худенький, дохленький — таким был я в пору детства. Меня сносило ветром, сдувало чихом, шатало от слабости. Еще я был ярко — рыжим и трусом, каких свет не видывал.
- Это все твоя мамаша виновата, - обращаясь к отцу, гневно восклицала мама и судорожно гладила меня по огненной голове.
- Ну, что ты, Мила,- привычно ежился папа. Он старался ей не противоречить.
Они отбывали в очередную командировку. Командировки длились полгода и назывались «экспедициями». Мои родители были геологами и искали для нашей Родины полезные камушки - ископаемые. Мне они часто привозили в подарок осколки своих веселых и трудных будней в виде друзы горного хрусталя, радостного и сияющего, загадочной и таинственной яшмы или сверкающего волшебными искорками медного колчедана. Мои папа и мама «вершили будущее страны».
А мы с бабушкой оставались дома и занимались привычными домашними делами. Бабушка готовила — я ел, бабушка стирала — я носил, бабушка читала — я слушал, бабушка рассказывала — я спрашивал. И нам было совсем неплохо. Мы гордились папой и мамой и хвастались их достижениями.
У нас достижений было совсем немного. Прибывали родители, и мама с удивлением разбирала мои первые слова.
- Коля, послушай, наш Мишик разговаривает!
И они умилялись моим невнятным лепетаниям.
Родные с радостью узнавали, что я выучил буквы и складываю их в слова.
- Для трех с половиной лет это удивительно!- восхищались родители и отбывали в очередную экспедицию.
С возрастом я стал округляться, шагать твердо и говорить уверенным дискантом. У меня начала прорезываться храбрость: я уже не просил бабушку оставлять включенным ночник, смело отвечал незнакомым людям и даже стукнул соседского Кешку — ябеду. Я начинал взрослеть.

Однако в этой стремительно развивающейся храбрости существовала одна существенная прореха: я боялся похорон.
Дело в том, что у бабушки была необъяснимая слабость ходить на все похороны в районе. Кругом стояли набитые народом хрущевки, и смерти случались довольно часто. А так как я был «несадовским», а дома оставлять одного бабушка меня не хотела, приходилось мне тащиться с ней, потея всем телом от ужаса, обмирая и холодея на этих, конечно, невеселых мероприятиях.
Начиналось все с первых завываний труб маленьких летучих оркестриков, исполнявших печально известный марш. Мне казалось, что музыка сжимает своими аккордами весь воздух вокруг, ляпая из него чудовищные кирпичи, замуровывавшие меня как героев страшных сказок. Я втягивал воздух, судорожно хватаясь за терпеливую бабушку, и старался успокоиться. Но не тут-то было! Горюющие родственники и друзья покойных ввергали меня в ступор своим нестандартным для обычной жизни поведением: голосили, падали в обморок и смотрели застывшими глазами мимо окружающего их мира. Покойники также вносили свою лепту в создание моей очумелости: лежали, коченея, в своих уродливых ящиках, обитых дешевой красной тканью, желтея или синея тем, что когда - то называлось лицом.
Все это безобразие ужасало меня полным несоответствием остальным жизненным событиям: походам с бабушкой на рынок или в кино, мирным поеданием нелюбимой манной каши и даже голым танцам пьяницы — соседа. Во всем этом был смысл: мы покупали вкусные продукты, чтобы их съесть, есть приходилось, чтобы были силы, а сосед резвился, чтобы выразить свою первобытную радость. И только похороны казались мне ненужными и бессмысленными.
- Для чего похороны? - спрашивал я у бабушки, ежась от странной и непривычной неловкости.
- Чтобы попрощаться.
- С кем попрощаться?
- С покойным.
- А он разве слышит?
- Нет.
Ну и скажите, где смысл? Вот мы прощались с папой и мамой на шумном и веселом вокзале, где все люди обязательно что- то делали: провожающие куксились, горевали или откровенно ревели как я, отъезжающие нарочито громко хохотали, судорожно растягивали рты в неестественных улыбках или просто смотрели из окон вагона, сдерживая слезы. А на похоронах, казалось мне, основное чувство, владеющее людьми, было НЕОБРАТИМОСТЬ. Из вагона можно выскочить или запрыгнуть к любимой в поезд, набирающий ход и через много лет вернуться на знакомый перрон. Покойник, раскачиваясь в своем жутком корабле, уплывал навсегда, не слыша прощального «прости», не видя горестных гримас на родных лицах, не ощущая неестественности своей позы.
Также меня занимал вопрос статуса покойного.
- Бабушка, а покойник кто?
- Как кто, человек.
- Нет, бабушка, он не человек, ты что, сама не видишь? Он - кукла, как резиновая, только большая и противная.
- Не говори так про покойника, нехорошо, это грех.
- А почему?
- Просто нехорошо и все.
Чем больше было ответов, тем непонятнее становилось. Чувствовал и ощущал я очень остро, но выразить и осознать еще не умел, может быть, именно это и пугало больше всего. Похоронные переживания действовали на меня не лучшим образом: я вновь похудел и стал вскрикивать по ночам. Мне грезились кошмарные раздутые жабы, выпихивавшие людей из гробов и занимающие их места.
Бледное мое состояние было замечено и родителями, прибывшими на очередную побывку.
Когда же была выяснена причина некоторой сумеречности моего образа, разразился дикий скандал, причем мама забыла про свою «кандидатскую степень» и назвала бабушку дурой.
Ритуальные походы прекратились, я начал потихоньку оживать, а нагрянувшие школьные годы отодвинули нехорошие воспоминания, но, не стерев их совсем.

И оказалось, что смертная тема не хочет оставлять меня в покое. В классе я подружился с невероятно прекрасной и удивительной девочкой Катей, обладательницей самого курносого носа в школе, казавшегося мне очень симпатичным, и мы стали «тили - тили тесто, жених и невеста». Я исправно носил ее портфель, млел от счастья, поедая в ее компании мороженое, и мужественно дрался с пацанами, защищая «честь прекрасной дамы». Я становился бойким и дерзким мальчишкой, смело идущим по жизни.
У Кати была старшая сестра Таня. Ей было семнадцать, у нее были невозможно голубые глаза и настоящие живые белокурые волосы. Эти волосы сразили меня наповал, и я, несмотря на свою преданность Кате, стал верным поклонником ее красивой сестры. Как- то раз втроем мы пошли на крутой берег реки и там Таня, закутанная волосами как живым шарфом, пела песню:
- Чайки за кормой верны кораблю,
- А ветрам — облака.
- Трудно первый раз сказать:
- «Я люблю»,
- Так любовь нелегка.
Голос Тани, негромкий и чистый, трепетал на свежем ветру, вольно летел через широкую реку к синим сопкам, и вся она была устремлена в ту загадочную синеву, отсвет которой прятался в ее больших глазах. Велико и необычно обаяние человека, искренне отдающегося песне. Я понял, что люблю и Катю, и Таню, и мне стало жутко и радостно.

Таня погибла в начале осени. Первокурсников пединститута, этих семнадцатилетних детей, по железному правилу тех лет отправили в колхоз на уборку пшеницы. Таню засыпало в бункере зерном, смерть ее была ужасна. Никто не знал в точности, как это случилось, предполагали, что она оступилась, упала в бункер, а подъехавший грузовик вывалил тонны отборного крепкого зерна внутрь, навсегда похоронив светлые мечты и надежды.
На похоронах мать Тани и Кати держалась очень прямо и тихо шла за гробом, высоко загребая ногами раскаленный от рыданий воздух. Отец был плох, он терял сознание, ему кололи уколы, и он еле передвигался, повисая на руках сопровождающих. Катя размазывала слезы по лицу и всхлипывала не переставая. Народу было много — молодость должна жить, а не лежать в страшных ящиках, и чувство солидарности в этом выводило людей на улицу.
Таня лежала страшная, распухшая и синяя, и только ее белокурые волосы, искусно и бережно убранные, напоминали о той, кем она была.
Никогда еще мне не было так жутко, никогда еще я не испытывал этого мерзкого противоречия ненужности и бессмысленности происходящего, никогда еще я так остро не ощущал отсутствие главного виновника ритуала. То, что цепенело в гробу, никак не соотносилось с живым образом милой девушки, которая, мне казалось, так и осталась навсегда на крутом берегу, на вольном воздухе, и песня ее не исчезла вместе с ней.
- Бабушка, почему люди умирают? - спросил я вечером того же дня, еще испытывая не проходящую внутреннюю дрожь и озноб потери.
- Люди умирают, потому что рождаются, Мишенька,- тихо плача, ответила бабушка. Она тоже жалела красавицу — певунью. Но жалко ей было и меня.
- Значит, чтобы не умереть, нужно не родиться?
- Значит, так, мой миленький.
- И значит, мы тоже умрем? И ты, и мама, и папа?
- Да, дорогой.
- И...я?
Бабушка только покивала в ответ.
Мир рухнул. Он был конечен. Страшная трагедия всего живого потрясла меня тогда и выбила из колеи на долгие месяцы. Мне так хотелось жить, смеяться, баловаться, драться, кататься на велике и лазить по обрыву, но отрава мысли о конечности, а, значит, бессмысленности всего потрясала и, казалось, унижала меня. Каждый человек, рано или поздно, переживает это чувство, и переживает сам, в себе, и в этом таится страшное его одиночество.

Но детство есть детство. И постепенно, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем жуть пережитого стиралась, блекла и отходила на задний план. Учеба, экзамены, проказы, драки, новые книги и яркие картины бушующей вокруг и внутри меня жизни увлекали и заставляли забывать о не минуемом. Да и может ли человек, ребенок или даже взрослый, постичь все величие Жизни и Смерти в их непрерывно вальсирующем дуэте? Вряд ли, постичь невозможно — можно примириться. Примирился и я, утешая себя мыслью, что все это будет где — то, когда — то, там, в туманной дали.
Однако я сознавал возможную близость смерти моих родных. По ночам, прежде чем заснуть, я «репетировал» трагические события, проживая в воображении похороны любимой бабушки, и потерю мамы и папы. Поначалу даже сама мысль о таком казалось невозможной и кощунственной, но, постепенно, я привык мысленно видеть бабушку лежащей непривычно спокойно, сложив усталые руки на груди, а маму — засыпанную горой венков и желтых цветов. И если поначалу я сотрясался в рыданиях от этих картин и полночи не мог уснуть, то потом свыкся и постепенно понял, что готов пережить горе потери.

Время шло, я поступил в политехнический институт, занимался каратэ и подтягивал английский. Как-то бабушка, которая жила теперь на старой квартире одна, и которую я изредка навещал, попросила меня вместе с ней проведать соседку тетю Клаву.
- Пойдем, Мишенька, навестим больного человека, ей будет приятно.
- А что с ней, бабушка, случилось? Она же всегда такая бойкая и веселая — и вдруг больна.
- Рак, внучек, не спрашивает, какой ты, веселый или грустный. Клава молодец, хорохорится, да уж недолго ей осталось. Как операцию на груди сделали, так мужу и объявили — все.
Эта новость неприятно поразила меня: тете Клаве было чуть больше сорока, и у нее было двое мальчишек — обалдуев и верный хороший муж. Меньше всего можно было ожидать плохих известий именно из этой веселой и крепкой семьи. Мое сверхживое воображение услужливо развернуло страшные картины угасания: мрак, темнота, скорбная тишина и мерзкие запахи лекарств.

Солнце хулиганило, путаясь в легких занавесках, в открытые окна вплескивался крик играющих во дворе ребятишек, а мы сидели около кровати тети Клавы, и пили «чай со слоном», чрезвычайно ценимый в те времена.
- Антонина Семеновна, Миша, берите печенье, это мой Василий Алексеевич сам напек, привыкает постепенно, - угощала нас тетя Клава.
- Спасибо, Клавочка, и тебе, Вася, спасибо, - благодарила бабушка. – Смотри - ко, вкусные какие. Тесто - то сам делал?
- А как же, все сам, все сам, - довольно улыбаясь, хвалила мужа Клава. - Что ж делать, надо все освоить моим мужичкам, чтоб без меня не пропали.
Бабушка спокойно попивала чаек, нахваливала печенье, поддакивала тете Клаве.
Я не мог ничего с собой поделать. Настроившись на похоронное настроение, я никак не мог перестроиться. Чай не пился, печенье не поедалось.
- Что, Мишенька, не по себе как - то? - вдруг спросила меня тетя Клава. Она полулежала на ослепляющей чистой белой постели, до невероятности исхудавшая и просвечивавшая бело- желтым лицом. - Не думай о плохом, что ж, пришел мой черед, жалко, что рановато, но, видно, судьба такая. Все умрем, дело житейское.
И, обращаясь к бабушке, она попросила:
- Антонина Семеновна, гляньте, я кофточку себе в гроб связала, как Вам?
- Хорошая кофточка, Клава, симпатичная, - деловито ответила бабушка. - Только что ж ты ее с коротким рукавом сделала? В гробу с коротким не положено.
- Так ведь лето, жарко… - ответила тетя Клава и осеклась.
Я ушел. Не смог. Кофточка меня доконала.

Тетя Клава лежала в гробу тихая и светлая. Море цветов засыпало ее измучившееся лицо, а острые локти и неестественно худые запястья прятались в тончайших узорах свидетельства ушедшего навек мастерства.

С тех пор прошло много лет. Хилый чувствительный мальчик с пылающим костром на голове, каким был я в далекой дали, остался там навсегда. Я воевал в Афгане и вернулся, я пережил две Чеченские и остался на этом свете. Много раз, когда Жизнь на секунду отворачивалась от меня, ко мне подходила Смерть, близко, поглаживая костлявой ладонью по моему возмужавшему лицу. Но Жизнь вновь оборачивала ко мне свое невеселое лицо, и я полз, и я вставал, и я шагал опять навстречу радости и страданиям.
Я знаю твердо: для человека существует только жизнь. Есть она — есть человек. Страх смерти — это тоже жизнь. Боязнь бездны — это тоже жизнь. Ужас вечной разлуки способен чувствовать только живой. А когда есть смерть — человека уже нет. А что дальше? Знает Бог.
Автор; Евгения Кривцова.

_________________
Земеля


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 11 сен 2017, 19:58 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
Валерий Павлович писал(а):
Согласитесь - не обычный взгляд на ЖИЗНЬ и смерть?
Соглашусь. Но как-то странно выглядит женская подпись под этим "мужским" рассказом.

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 28 сен 2017, 12:29 
Гуру

Зарегистрирован: 29 сен 2014, 11:56
Сообщения: 869
Согласитесь, не обычный взгляд на любовь.
ТРИ МЕСЯЦА СО ЗВЁЗДАМИ

Ей было сорок, ему – двадцать.
Она выглядела намного моложе своих лет, смотрела на мир сквозь розовые очки и смеялась, как семнадцатилетняя девчонка. Он был серьёзен не по годам, во всём искал тайный смысл и скучал с ровесницами.
Она, внешне вполне уверенная в себе взрослая женщина, внутри была чувствительным и легкоранимым ребёнком. Он, неуклюжий, угловатый и, казалось, застенчивый, знал про себя, что силён и способен на большие подвиги.
Вопреки всем законам логики и постулатам твердолобого обывательства пути двух галактик пересеклись – Он и Она влюбились друг в друга. Это была восхитительная, сумасшедшая, невероятная любовь, подарившая обоим то, чего бы они никогда не испытали с равными себе.
Она нашла в нём тот живой огонь, обжигающий и одновременно безумно нежный, пламя которого не затмевало высоких и чистых звёзд, о существовании которых давным-давно забыли её ровесники. Он нашёл в ней дивную, сладкую, как спелая земляника, женственность, о вкусе которой втайне мечтает каждый юноша на пороге зрелости.
Ему было не лень каждый день по вечерам шагать к ней через весь город, чтобы под утро возвращаться обратно к себе – и в дождь, и в слякоть, и в собачий холод…
Ей, женщине, которой бывший муж всегда был недоволен в постели, постоянно не хватало ночей, ставших вдруг такими короткими… У неё перехватывало дыхание и кружилась голова от одного взгляда на его сильные, по-мужски красивые кисти рук, на его острые мальчишеские ключицы. Он сходил с ума от того, что эта удивительная женщина с ясными глазами и солнечной улыбкой смотрит на него с любовью.
Неисповедимы пути Господни. Давно, когда двадцать было ей самой, она, загадав в ночь под Рождество на суженого, увидела во сне бесконечное поле и серую дорогу. И по этой дороге шёл к ней мальчик. Подойдя вплотную, он негромко и серьёзно произнёс: «Ох, и длинна у тебя дорожка…»
После её многолетнего брака, после обид и болячек развода, после нескольких лет одиночества высокий, нескладный двадцатилетний мальчик негромко и серьёзно сказал ей: «Ты – самая лучшая на свете».
Он носил ей цветы, посвящал ей свои песни, неумело ремонтировал неисправные краны и старенький велосипед…
Жёлтый круг настольной лампы в уютном полумраке кухни с качающимися за окном на холодном ветру звёздами был для них ярче солнца, его жаркий свет слепил глаза и сушил губы… И они, сомкнув ресницы, тонули в горячей влаге поцелуев…
Всего три месяца они были вместе. Потом обоих оглушила повестка, предписывающая ему через трое суток явиться с минимумом вещей в военкомат.
Эти трое суток они не расставались ни на минуту. Они пили терпкое грузинское вино густого тёмно-красного цвета с певучим названием «Киндзмараули» – его любимое вино; плакали: он – беззвучно, отворачиваясь и пряча слёзы, она – взахлёб рыдая на его груди и твёрдо зная, что такой любви не повториться…
…Через два года он вернулся другим – молчаливым, с затвердевшими, заострившимися скулами, с жёсткими складками, прорезавшими некогда нежные мальчишечьи щёки от крыльев носа до самого подбородка.
Оба ждали друг от друга особенных слов, но, словно боясь чего-то, так и не посмели сказать их в тот вечер.
На другой день он навсегда уехал из города, и она спокойно отпустила его, потому что прощание произошло ещё два года назад.
Так и живут два человека далеко друг от друга, не зная ничего о том, какой болью были наполнены у каждого эти два года. Две галактики разошлись в бесконечной Вселенной, и им больше никогда не встретиться…
Ольга Кульневская.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 29 сен 2017, 12:26 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 22 ноя 2009, 09:25
Сообщения: 21272
Откуда: п. Рудничный
Валерий Павлович писал(а):
Согласитесь, не обычный взгляд на любовь.
А в чём необычность? Всего лишь в разнице в возрасте?

_________________
Кто владеет информацией - тот владеет миром


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 29 сен 2017, 13:43 
Гуру
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 15 ноя 2010, 15:02
Сообщения: 3008
Ну а если дальше посмотреть, извиняйте за банальность, что ли - голодная тётка, жаждущий юнец, да всё "необыкновенно и неповторимо". Кстати, конец встреч предсказуем.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 29 сен 2017, 16:11 
Гуру

Зарегистрирован: 29 сен 2014, 11:56
Сообщения: 869
Чувствуется армейский юмор.

_________________
Земеля


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 07 окт 2017, 22:32 
Гуру

Зарегистрирован: 29 сен 2014, 11:56
Сообщения: 869
Довелось не так давно откорректировать текст рассказа "Жестокий выбор". Может кто заинтересуется:

Жестокий выбор.
Часть первая. Павлик.
- Давно это было, лет сорок уж, наверно, прошло, – нехотя начал отец свой обещанный рассказ о прожитой лагерной жизни - могу многое исказить, но суть перескажу, как вспоминается. В лагерь я попал за попытку убийства, пять лет строгого режима отмерил мне судья за неё, за попытку эту, будь она не ладна. Пацан я был, только - только восемнадцать исполнилось. Уж не знаю, как сложилась бы моя судьба, если бы не попал я в первый же день на глаза «хозяину», начальнику зоны то есть, когда тот осматривал очередной этап.
Вызвал он меня вскоре к себе в кабинет, налил мне кружку чая, поставил передо мной блюдечко полное колотого сахара. Пью я чай, ничего понять не могу, а он сидит напротив и молча смотрит на меня, а из глаз медленно так слезинки скатываются. На следующий день то же самое, и только на третий день услышал я его дрожащий тихий голос:
- Звать то тебя, хлопец, как?
- Павлик, - отвечаю.
- А я тебя, можно, Андреем звать буду?
- Согласен,- говорю я, по-прежнему ничего не понимая.
- Сын у меня есть Андрей, уж больно на тебя похожий. В сорок четвертом без вести пропал на фронте. Все еще надеюсь, может и объявится когда, этим только и живу. Всех забрала у меня война лютая, один по жизни мыкаюсь, водку вот жру проклятую с горя, да Андрюху жду. Умом понимаю, что уж на том свете он, а сердце смириться не хочет, вера живет в нем, что жив, что свидимся как-нибудь. Вот тебя увидел, как молния в голове сверкнула – Андрейка мой, вот он – сын мой. Уж не обижай старика, позволь хоть изредка видеться с тобой. Знаю, тяжело тебе будет за наши «свиданки», не любят зеки таких «друзей хозяйских», но и ты меня, Андрей, пойми – как свет в окне ты для меня, как глоток воздуха тонущему.
- Да ладно,- говорю - гражданин начальник, выкручусь как-нибудь. Расскажу все как есть, поймут, надеюсь, война ведь многих по сердцу резанула, почитай у каждого в судьбе раны имеются от нее, проклятой.
- Ты уж, Андрей, при наших с тобой встречах не называй меня начальником, зови батей, хорошо?
- Ладно,– говорю – батя, а у самого от этого слова сердце аж защемило, первый раз в жизни ведь произнес его.
Безотцовщиной я рос, даже как выглядел отец родной не представлял. Мать не рассказывала, а я и не расспрашивал, не до того было. На западной Украине в тихом немецком хуторе довелось мне родиться еще до войны. Как только заняли немецкие войска те края, так погрузили всех граждан немецкой национальности в эшелоны и вывезли в Германию.
Смутно помню жизнь тех лет, но по рассказам матери знаю, что определили нас в семью фермера. Мать ухаживала за хозяйскими детьми, а мы с сестрой на собаке, запряженной в тележку, возили молоко с фермы на завод, пололи грядки да кормили кур и гусей. Когда пришли русские войска, снова нас погрузили в эшелоны и увезли назад, только уже не в теплую Украину, а в холодную тайгу, в забытый богом спецпоселок.
Трудно жилось нам в то послевоенное время. Даже сказать точнее – не «трудно», а «тяжко, очень даже тяжко». Познал я и голод, и холод, и побои и унижения. Мать калека, сестра на два года старше меня, ни родных, ни знакомых. Ходили мы с сестрой по поселку с протянутой рукой, кто хлеба кусочек даст, кто картофелину вареную, а кто и пинка под зад да слово матерное вдогонку. Эти времена уже в памяти сохранились. Помню, как за полбуханки хлеба бегал на кладбище босиком по снегу, было и такое. Куражились так мужички молоденькие да сердцем черствые. Из одежки пиджачишко был на мне, штаны латаные - перелатаные, да ботинки рваные на босу ногу. В школу я не ходил, сестра, правда, два класса закончила и пошла работать техничкой в общежитие. Уж как мы выжили в те годы, сам удивляюсь. Но выжили.
Лет двенадцать исполнилось, когда меня взяли на работу в леспромхоз. Летом я сучки обрубал, а зимой на коне, запряженном в сани с бочкой, поливал ледянку водой. Была такая ледяная дорога вдоль реки, по которой вывозили лес на плотбище. Появился маленький заработок, легче нам стало жить, на столе появился кусок хлеба. Так и дожил я в нужде и тяжком труде до восемнадцати годов – ни образования, ни специальности, ни имени, как говорится, ни уважения. Павлик – одним словом.
А желание, чтобы стать мужиком, чтобы быть «своим» - росло год от года. Этим и воспользовались «старшие товарищи». В начальниках ходил в ту пору в леспромхозе мужик по фамилии Штин. Ты то, Володя его не помнишь, уж давно нет его в живых. Ох, и вредный же был, придирчивый, да к тому же еще и злопамятный. Не только мне, но и многим мужикам он проходу не давал, да еще стал домогаться до сестры моей. Вот и подучили меня мужики: ты, говорят, толкни его под лесовоз, скажи, что он поскользнулся, а мы подтвердим это. Ну, я его и засунул под колесо, а он каким-то чудом крутанулся из колеи, и лесовоз над ним проехал, только ногу ему повредил, даже не сломал. На следствии я уперся, как с мужиками уговорились, что он сам поскользнулся. А мужики сходу заявили, что видели, как я его толкнул. Вот судья и отмерил мне «пятерик» за упрямство, вот так и попал я в «гости» к бате.
Зеки, конечно, меня не трогали, потому как объяснил я им причину моих «свиданок» с начальником, но и дружбы со мной никто не водил. А вот кум, начальник оперчасти, люто меня возненавидел, придирался по всем мелочам. Уж, какая причина этому была, до сих пор до конца понять не могу. Скорее всего, дело было вот в чем, забыл я просто, Володя, тебе один момент пояснить, причем наверно основной для понимания всего расклада. Не прошло и пары месяцев, как перевели меня на бесконвойку. Это когда разрешается покидать зону по специальному пропуску. Батя выправил мне такое послабление для того, чтобы я мог приходить к нему домой его «запойными» вечерами.
Этой «дружбой» с батей и моей бесконвойкой воспользовались блатные - стали гонять меня по ночам в ближайший поселок за водкой. Охраняли лагерь в то время солдаты срочники, мои же ровесники, которым я в благодарность с каждой «походки» отстегивал, как сейчас модно говорить, по пачке сигарет, купленных на сдачу. Бегал я быстро, выносливости было хоть отбавляй - рюкзак за плечи и ходу. За час оборачивался, хотя бежать надо было четыре километра в один конец. А бегал я с удовольствием, потому как вся сдача, а это около десятки старыми, перепадала мне. И раз в месяц я бегал в поселок, где жил до тюрьмы, чтобы отдать накопленную сдачу мамке и сестре. Штин этот, из-за которого я сел в тюрьму, после моего ареста, чувствуя безнаказанность и озверев в конец, уволил сестру из общежития и не давал ей никакой работы, кроме самой низкооплачиваемой и самой тяжкой для молодой девчонки. Вот тогда эти мои деньги и спасли их от смерти голодной и неминучей.
Но для меня эти пробежки были уже намного тяжелее, все-таки тридцать километров в один конец, тридцать назад, да и надо было успеть обернуться за ночь, а утром еще идти на лесоповал. Вот про эти мои отлучки и настучали куму, нашлись «добрые зеки». Стукачами в то время кишела зона, да и сейчас, говорят, мало что изменилось. Кум лично пытался меня скараулить несколько раз, да только его каждый шаг тоже был известен блатным, которым мой провал был крайне не желателен. Да и батя бы меня не сдал куму на растерзание, полюбил он меня, как говорится, всей душой, так Андрейкой и продолжал звать меня, так и вел со мной задушевные беседы под водочку. Помог он мне получить удостоверение вальщика леса, помог получить «волчий билет» - это военный билет с отметкой об освобождении от службы в армии по причине какого-то, якобы моего тяжкого заболевания. Так прожил я в зоне два года. Солдаты, как и блатные, меня не трогали. Уважения, конечно, не было, но и рукоприкладством никто не занимался. Работа на лесоповале, разгрузка вагонов, ночные пробежки – вот и вся моя лагерная не веселая жизнь, которую, правда, скрашивали задушевные беседы с батей, да надежда на скорое освобождение, которое пообещал он выхлопотать после отсидки мною половины срока.
Много полезного дали мне эти беседы, я ведь был не грамотным, ни о чем никогда не задумывался, кроме как добыть кусок хлеба для матери и сестры. Как мог батя пытался вдолбить в меня такие понятия как любовь к людям, веру в справедливость, милосердие. Да только жизнь моя прежняя со всеми ее тяжкими испытаниями и унижениями, да жизнь в лагере среди закоренелых преступников с их дикими законами не позволяли мне принимать все его слова за истину. Но что-то доброе, возможно, он в меня и заложил - произнеся эти слова, Павел смахнул невесть с чего появившуюся на глазах скупую слезу.
- Ладно, сын, поеду я домой. Козы мои, почитай заждались меня – время дойки и кормежки, а меня нет. Приеду я через неделю еще, надо продуктов запасти на зиму побольше. Сам знаешь, что прикрыли у нас магазин. Точно хотят выжить нас из поселка. Почты нет, магазин вот закрыли, фельдшерицу год как не видим. Похоже, скоро переберусь в райцентр поближе к тебе, не дадут в поселке спокойно умереть. Ну, будь. Приеду – доскажу, чем дело кончилось.

_________________
Земеля


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 07 окт 2017, 22:35 
Гуру

Зарегистрирован: 29 сен 2014, 11:56
Сообщения: 869
Жестокий выбор.
Часть 2 Кум и батя.
- Обещал я досказать тебе про жизнь свою в лагере. Не пропал еще интерес? Ну, слушай тогда. Как я уже и говорил, о моих ночных отлучках доложили куму стукачи да отрядники, которым не нравились пьянки участившиеся среди блатных. А скорее всего кто-то из вертухаев, может даже и сам кум, лишились части навара от собственной коммерции. Но, так или иначе, взъелся кум на меня не на шутку, да еще и нажаловался бате. Вызвал меня батя на задушевный разговор, ну и не хватило у меня наглости обмануть батю. Рассказал я ему, что и как творю, ради того, чтобы хоть как-то поддержать своих родных, не дать им сгинуть с голоду.
Долго сидел батя в задумчивости, понимая, что от него денежную помощь я не возьму. К тому времени уже знал он принципы мои жизненные, которые я выработал за долгие годы попрошайничества: не красть, не унижаться и не бояться никого и ничего. Принял батя решение оставить все как есть, а куму сказал, что поверит ему, когда тот поймает меня с поличным, то есть с водкой, которую я, якобы, приношу блатным. А надо тебе сказать, Володя, что кум не лыком был шит, еще до войны связал свою судьбу с лагерями. Таких урок выводил на чистую воду, как говорится, что в пору было учебник ему писать о зековских хитростях. Но тут схлестнулись два спеца: с одной стороны – кум, с его опытом и стаей вертухаев, с другой – Витька Плешивый, представитель сообщества блатного, которое снабжал я водкой.
Никого не посвящал Витька в наши с ним договоренности, потому наверно и ни разу я не попался в «сети» к куму, всегда товар доставлялся по адресу. Был Витька из каких-то ученых кругов, вроде даже первую ходку отбывал по политической статье, была такая «пятьдесят восьмая», если память мне не изменяет, потом за побег ему еще срок добавили. Врать не хочу, не помню подробности, но только был он своим среди блатных, хотя в их «законах» не участвовал. На воле у него в поселке, куда я бегал за водкой был свой «человечек», который заранее закупал водку и переливал ее в две грелки. Эти грелки он топил в речушке на въезде в поселок, а на берегу оставлял рыбацкую леску в обговоренном месте, за которую я вытаскивал их на сушу, и к которой потом привязывал свои пустые. Это летом, а зимой грелки бросались под мост в снег и тоже привязывались к леске, чтобы не было видно следов подхода к ним.
Но для «всех» я заходил в магазин, а ночью стучался в дом к продавщице и покупал папиросы и чай, якобы, для бати и солдатиков охраны. Затарившись грелками, я бежал назад в зону. Не добегая до лагерного поселка, останавливался на мосту и внимательно считал количество горевших ламп у бараков. Бараков было шесть, но если горело пять ламп, это был мне сигнал от Витьки, что на подходе к зоне засада, караулят меня с товаром. Летом, когда свет в лагере не включали, Витька в случае опасности на одну минуту включал свет у нашего барака каждые полчаса, для чего мне выдавал перед «забегом» сверенные часы. Летом я топил грелки в ручье, а зимой так же забрасывал их под мост, никаких следов на обочине не оставалось. Уж, как только кум меня не караулил, и с собаками встречал, и стукачей в магазине выставлял по телефонному звонку, но ни разу не смог меня поймать.
Эти неудачные попытки довели его до такого состояния, что он пообещал мне открыто, что пристрелит лично меня, якобы при попытке вооруженного сопротивления. Мне не оставалось больше ничего, как пожаловаться бате на слова кума. Уж не знаю, чем батя пригрозил куму, но сказал мне, что за жизнь свою, пока он жив, я могу не опасаться. А батя тем временем сдавать начал, видимо сказались на его здоровье ежевечерние пьянки. Лицо стало коричневым, под глазами мешки появились, пышная шевелюра не только поседела, но уже стала на глазах редеть. Пытался я батю останавливать, взывать к его разуму, а только он рукой отмахивался.
- Тебе, – говорит – Андрюха, немного сидеть осталось, досрочную я тебе уже почти выхлопотал, через полгода отпустят. А мне вторую разлуку не перенести. Не сам загнусь, так пистолет у меня всегда под рукой.
Ну что я ему мог вразумительного ответить, как мог его обнадежить и чем? А человеку без надежды, да с такими ранами в душе нет места на этой земле. Одинокий волк и тот жизнью не дорожит, а тем более человек. Потому мне кажется, Володя, к старости многие к Богу и обращаются. Близких судьба забирает, у детей своя жизнь налаживается и появляется ощущение ненужности, да еще болезней год от года добавляется. Вот и ищут защиту себе и попутчика на оставшиеся годы. Так и батя мой. Понял я его душу, понял, что, видя нашу разлуку, он уже принял решение о судьбе своей.
А события в моей жизни на тот момент начали развиваться совсем не в лучшую сторону. Кум, затаивший в душе смертельную злобу и обиду, не оставил попытки изжить меня со свету. А лагерная жизнь, Володя, это не только непосильная работа на лесоповале, но и постоянное унижение человеческого достоинства со стороны лагерного начальства и охраны. И самое страшное - это существование в стае полуголодных озлобленных мужиков. Эти скоты, порой, за кусок хлеба и лишний черпак баланды готовы ближнему такую жизнь создать, что смерть будешь желать как избавление, как возможность забыться от мук души и тела. Хоть я и «прогибался» перед блатными, таскал им водку и курево, но жить то приходилось среди мужиков, а эта толпа занималась таким беспределом, так могла издеваться стаей над выбранной «жертвой», что лучше тебе, Володя, и не знать. Вот и мне, хоть прошло много-много лет, порой даже вспомнить страшно, что довелось пережить в той лагерной жизни.
Кум, не сумев скараулить меня и получив «взбучку» от бати, отдал негласное указание «своим» мужикам, начать травлю меня, избиения и притеснения. А в зоне толпой можно сделать калекой любого, хоть боксера, хоть какого силача. И вот по заказу кума, стали избивать меня по ночам, набросив одеяло на голову, чтобы я не видел, кто эти сволочи. Эти суки лагерные знали, что поодиночке я их первый инвалидами сделаю, потому, как за себя я постоять с детских лет мог, заступников у меня никогда не было, только на свои кулаки и ярость приходилось мне в жизни надеяться. Уж, как только меня инвалидом не сделали, сам не знаю, но видимо заступился за меня господь в лице Витьки Плешивого. Увидев случайно такое ночное избиение, объяснил он блатным весь расклад относительно меня, кума и бати.
Сходка блатных порешила не идти против кума, но и меня не бросать, а потому отправить меня на сплав леса, который должен был начаться через месяц. А на этот месяц дать мне защиту и место рядом с Витькой Плешивым, – проговорив эти слова, батяня мой впал в долгое молчание, видимо размышляя, посвящать ли меня в подробности общения с Витькой, но взглянув на часы, так и охнул.
- Ну вот, опять разговорился, стареть видать стал, а козы ведь не смогут оценить мои воспоминания, им сенца подавай, да веников осиновых. Ну ладно, Володя, на сегодня итак многое разворошил, а сердечко слабо у меня стало на воспоминания. Опять ночь ворочаться буду, да подробности пережевывать, как та корова ночную жвачку. Ну, будь. В следующий раз доскажу уж, наверняка, как до воли дожил, – сказал отец и крепко пожал, прощаясь, мою руку.

_________________
Земеля


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: ПРОЗА нашей жизни
СообщениеДобавлено: 07 окт 2017, 22:36 
Гуру

Зарегистрирован: 29 сен 2014, 11:56
Сообщения: 869
Жестокий выбор.
Часть 3. Воля.
- Витька Плешивый при более близком знакомстве оказался умным, заботливым человеком. Опека Виктора позволила мне дожить до сплава, хотя попытки моего изничтожения кум не оставлял ни на минуту. Но опять здесь схлестнулись два спеца – кум, с его опытом умерщвления зеков, и Виктор, с его знаниями и умом. Как только сходняк решил защитить меня, Виктор заставил меня одеть невзрачную безрукавку из какой-то непонятной материи, такую же я видел у него и у нескольких его блатных друзей. Виктор строгим, не терпящим возражения голосом, приказал мне не снимать эту безрукавку ни днем, ни ночью, запретил ходить в общую баню.
Сейчас понятно, что это были своего рода бронежилеты, созданием которых и занимался Виктор в своей долагерной жизни. Ни у кого из охраны ничего подобного не было, никто из них о существовании ничего подобного в то время и не слышал. Но именно эта безрукавка дважды спасла мне жизнь. Первая попытка лишить меня жизни была предпринята уже через три дня, после сходки, о которой, естественно, донесли куму. Кидать в открытую ночную атаку своих громил кум уже не решался, чтобы не началась буза на зоне между ментами и зеками, а решил скрытно убрать меня с этого света. При входе в барак после смены в спину мне вонзился остро заточенный штырь, утяжелённый с одного конца свинцовым тяжелым шаром. И только безрукавка спасла меня от неминучей смерти, хотя и была пробита штырём, который погрузился в мое грешное тело на несколько сантиметров. Кто метнул этот смертельный снаряд никто не заметил, но Виктор с того дня стал следовать со мной везде и запретил мне шататься по зоне. Он же запретил мне питаться в столовке, ночью я спал над ним на втором ярусе. На лесоповале меня назначили костровым, запретив работу на валке.
Два месяца в ожидании смерти показались мне длиннее, чем те два года лагерной жизни, которые остались за моими плечами. Загружать батю этими страхами за свою жизнь у меня язык не повернулся, да и он, чувствуя близкую разлуку, зная, что я распределен на лесосплав, реже стал приглашать меня на вечерние попойки. К тому же на удивление всей зоне он практически прекратил их. Зеки стали поговаривать, что прибывший с последним этапом Степан, осужденный за какое-то сектантство, неоднократно приглашался батей в кабинет, а потом был выведен на бесконвойку и его видели по вечерам, выходящим из дома бати. При редких вечерних встречах со мной он не пояснял, но перемены в его облике и мыслях мною были замечены. Похоже, задумался Батя о существовании Всевышнего, о том, в каком облике предстанет перед ним в ближайшее время.
И вот настал день, когда осталось перерубить последние троса, удерживающие караваны плотов с бригадами сплавщиков на них. Катера, которым предстоит тащить плоты своим ревом дизелей и гудками будоражат сердца зеков и лагерного начальства. Я определен на последний караван. Нас на плоту пять зеков бесконвойников. Сопровождение - два солдата и лейтенант, полгода назад пришедший после училища в зону. Солдат я знаю в лицо, таскал им сигареты, они меня тоже знают, улыбаются, щуря глаза и обнажая белоснежные зубы. Один крепче другого, тот который повыше – Рустам, пониже – Абдула. Парни нормальные, спокойные, оба дембеля, после сплава сразу домой, в свой солнечный Узбекистан.
Среди провожающих вижу Виктора, изредка мелькает мундир бати. Перед погрузкой на плот Виктор выдал мне потрясающую новость и провел прощальный инструктаж:
- Выслушай, Павел, меня очень внимательно. Вчера случайно стало известно, что кум одному из солдат дал указание убрать тебя любым способом, хоть утопить, хоть застрелить, но чтобы до Волгограда тебя на этом свете не было. Кому он дал задание, мы не знаем точно, так что бойся обоих солдат. Безрукавку не снимай, ночью один из шалашки не выходи. Запомни, что у рулевого весла лежит веревка, на одном конце которой заплетена петля, другой конец прикреплен под плотом. Будешь стоять рулевым - старайся ногу держать в петле, но делай вид, что не замечаешь этого. Будь максимально осторожен, Павел. Похоже, что это твое последнее испытание и, причем, не на жизнь, а как говорится, насмерть. Помни об этом и ни на секунду не расслабляйся. Не знаю, свидимся ли еще когда, но не говорю «прощай», до встречи, братишка!
Не поверишь, Володя, слеза накатилась, да и у Виктора глаза заблестели, когда он пожимал мою руку своей рукой, грубой от мозолей и обморожений. Батя со мной простился накануне вечером, вызвав меня к себе домой. Сообщил, что назад в зону меня уже не привезут, а повезут сразу из Волгограда на суд по условно-досрочному освобождению. Все нужные документы уже направлены в суд.
- Ну, прощай, Андрюха-Павел. Удачи тебе в жизни. Похоже, не суждено нам уже свидеться на этом свете, да и ни к чему. Готовлюсь я уже к другой встрече. Молчи только, не трать слова, - сказал батя, утирая закапавшие из глаз слезы. Пожал мне руку, обнял за плечи и вытолкнул за порог.
До Волгограда осталась последняя ночь, как пояснил нам бригадир, который уже третий год водил караваны на сплаве. Все предыдущие дни я провел, крутясь среди зеков и вольных, которых по мере укрупнения каравана добавляли в нашу бригаду. Ни Рустам, ни Абдула никаким действом не показывали, что кому-то из них дано задание погубить меня. Волга с каждым днем становилась все шире и шире, у рулевых весел уже давно никто по ночам не находился. Накануне вечером, чисто случайно я увидел, что Рустам, который вместе с Абдулой чистил свой автомат, привинтил к нему штык-нож и быстро вернул его на место, не подозревая, что я заметил это. Вспомнил я, что в начале года Рустам ездил в отпуск на похороны отца и не вернулся вовремя. Ходили слухи, что ему светит дисбат, но дело кум замял. Вот тогда я и понял, что убивать меня будет Рустам, и что если в эту последнюю ночь он меня не скинет с плота, то завтра пристрелит под любым предлогом, и вряд ли мне поможет бронежилет, выданный Виктором. Удар штыком он бы еще выдержал, но пулю из автомата вряд ли бы остановил. Принял я решение ускорить развязку и попытаться самому скинуть Рустама с плота.
Ближе к ночи я пожаловался лейтенанту, что у меня начало крутить живот. Сделал это так, чтобы Рустам услышал об этом, и сходил у него на виду на край плота, якобы по причине тошноты. Ночь выдалась как под заказ для смертного поединка - усилился ветер, пошел мелкий моросящий дождь, на Волге поднялась волна, бившая в торец плота. Среди ночи я начал скулить и стонать, якобы от боли в животе. Вышел из шалашки, и увидел краем глаза, что из палатки, в которой находились наши охранники, незаметно выскользнул Рустам с автоматом и прикрученным штык-ножом. Я встал на веревочную петлю, и будто загнувшись от боли в животе затянул ее на ноге. Не успел я до конца разогнуться, как получил настолько сильный удар в спину штыком автомата, что улетел в воду метра на два. Если бы не веревка и не бронежилет на этом бы и закончилась жизнь моя удалая.
Но у меня был на случай падения с плота продуман вариант поведения. Еще с детских лет, купаясь в нашей речушке, я поражал многих умением долго держаться под водой. Подтянувшись на веревке к краю плота, я, был убежден, что Рустам не уйдет сразу в палатку, а постоит немного на краю плота, чтобы убедиться в надежности моего утопления. Так и оказалось, да еще Рустам и немного наклонился, пытаясь сквозь дождь и тьму что-нибудь разглядеть.
Рывком, вложив всю силу в свои руки, я выскочил из воды и, схватив своего противника за ремень, скинул его в воду, а сам, зацепившись ногами и руками за торцы бревен, выбрался на плот. Рустам в бушлате, в сапогах, с автоматом в руках потихоньку начал отставать от плота. Он мгновенно понял, что спасения ему уже нет, что единственная его надежда это я. Сквозь шум волн и ветра услышал я хрип Рустама:
- Павел, друг, прости, спаси меня. Одна у меня мама останется с тремя сестрами моими, не жить им без меня. Пожалей, друг, маму мою, пожалей сестёр моих.
- А ты, когда меня топил, подумал, что у меня тоже мама есть, что сестра есть?
- Не мог я иначе, начальник сказал, что в дисбат меня отправит, если тебя не погублю. Спаси Павел, умоляю тебя.
Стою я и думаю: спасу его, а он завтра меня из автомата положит, ради матери и сестер своих. Нет у меня выбора – или мне погибнуть от пули, либо он утопнет на моих глазах. Что выбрать – не могу решить. А время летит, он уже метрах в пяти от плота, намокший бушлат уже не держит, а, наоборот, ко дну тянет.
- Христом Богом тебя прошу, Павел.
И как упомянул он Христа, что-то кольнуло меня прямо в душу, живой ведь человек на моих глазах беспомощной смертью помирает.
- Выкинь автомат, – кричу ему – иначе не помогу.
Смотрю – выкинул. Рядом с рулевыми веслами у нас висели круги спасательные, привязанные веревками к плоту. Метнул я круг Рустаму, да, похоже, промедли бы еще пару секунд, не дотянулся бы он до круга, а мне и обрезать веревку нечем бы было. Вытащил я Рустама на плот, лежит он, отплевывается, откашливается, успел все-таки нахлебаться воды волжской. Говорю ему:
- Уйду я сейчас, как будто тебя не видел, а ты иди в палатку, скажи литёхе, что поскользнулся и упал в воду. За утерю автомата отсидишь на губе пару суток, а вернешься в зону, приди к бате, да расскажи ему честно о том, что случилось, может и поможет чем.
Назавтра, загнав плоты в запань, в сопровождении литёхи и Абдулы, погрузились мы на поезд и отправились в обратный путь. Абдула сказал нам, что ночью Рустам вышел подышать и в темноте не увидел край плота и, упав в воду, утопил автомат. И что утром патруль увел его в комендатуру для выяснения обстоятельств. Вскоре суд освободил меня досрочно-условно, выдали мне заработанные деньги, на которые, вернувшись домой, я купил корову и построил сарай. Еще в тюрьме, дожидаясь суда, я услышал страшное для себя известие, что батя застрелился, порешив перед этим кума. Вероятнее всего, узнал он, что кум отправил меня на верную смерть, и совершил акт правосудия, не предвидя моего избавления от смерти неминучей.
Вот такой расклад моей молодости получился, Володя. Грустный, конечно финал, но жизнь наша это далеко не праздник, сам знаешь, - закончил свой рассказ отец. За окном шумел начавшийся внезапно дождь, стало темнеть. Долго мы еще сидели молча в полутьме. Он, похоже, вновь проживал ту страшную ночь, а я не решался возвращать его из этих воспоминаний.

_________________
Земеля


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 389 ]  На страницу Пред.  1 ... 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10 ... 39  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 19


Быстрые действия:
Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Перейти:  
cron

Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
Русская поддержка phpBB